Отцовскую щедрость Эдди принимал с вежливой благодарностью, зная, что Браннер-старший еженедельно тратит на чаевые по меньшей мере пятьдесят долларов, эта сумма составляла денежное пособие сыну на последнем курсе. Эдди тратил пособие на коллекционные грампластинки и на свою девушку. Он почти регулярно каждые полгода влюблялся в новую и оставался влюбленным в нее до какого-нибудь внелюбовного кризиса, например семестровых экзаменов. Кризис отвлекал его от девушки, и, возобновляя обычное существование, он обнаруживал, что бездумно не являлся на свидания и нужно искать новую девушку. С хорошим подержанным «паккардом», кажущейся неспособностью слишком много выпить, интуитивно хорошими манерами и тем, что девушки именовали сухим чувством юмора, он мог выбирать почти любую из стэнфордских второкурсниц.
Эдди считал, что пособие будет поступать постоянно, поэтому он поедет в Нью-Йорк и будет жить там, пока не найдет работу. И вот с грампластинками, рисунками на бристольском картоне и прочим имуществом, уложенным в матросский сундучок, с чемоданом, где лежала одежда, он и двое близких его друзей приехали в Нью-Йорк.
Отец дал распоряжение секретарше относительно пособия, поэтому оно поступало регулярно. Эдди снял с друзьями квартиру в хорошем доме в Гринвич-Виллидже, каждый из них обставил себе спальню, стоимость обстановки общей гостиной друзья разделили на троих. Купили бар, большое количество джина, большой электрический холодильник и начали веселую жизнь. Один из друзей Эдди хорошо играл на тромбоне, другой на пианино, сам Эдди неплохо играл на банджо со струнами от гавайской гитары. Кроме того, он купил слегка подержанный меллофон в надежде дублировать исполнение Дадли на пластинке «Разносящийся блюз», которую Эдди считал одной из лучших записей свинга. Играть на меллофоне он так и не научился, но иногда субботними и воскресными вечерами трое друзей устраивали музыкальные импровизации, играли, пили джин, имбирный эль и играли снова, в перерывах хвалили друг друга или мучительно морщились, когда тот или другой играл очень банально. Как-то вечером в их дверь позвонили, и молодой человек, выглядевший постоянно пьяным, спросил, можно ли зайти и посидеть. С ним была красивая маленькая еврейка. Эдди слегка колебался, впускать их или нет, пока пьяный не сказал, что хочет только посидеть и послушать.
— ОТЛИЧНО! — закричали друзья. — Садись, выпей. Потом выпей еще. Что хочешь послушать?
— «Отчаянного папочку», — ответил незнакомец. — Моя фамилия Мэллой. Это мисс Грин. Она живет наверху. Мисс Грин — моя девушка.
— Ну и хорошо, — сказали они. — Садись, приятель, сыграем для тебя.
Они стали играть, и когда закончили, мисс Грин и Мэллой переглянулись и кивнули.
— У меня есть барабаны, — сказал Мэллой.
— Где? Наверху? — спросил Эдди.
— Нет. Мисс Грин и я не живем вместе постоянно, так ведь, Сильвия?
— Да. Почти, но не совсем, — ответила та.
— Где же ударные? — спросил Эдди.
— Дома, в Пенсильвании, откуда я приехал, — ответил Мэллой. — Но я привезу их на будущей неделе. Вы не против, если Сильвия поиграет?
Тромбонист предложил ей тромбон. Эдди протянул банджо.
— Нет, — сказал Мэллой. — На пианино.
— А, пианино. Это означает, что мне нужно смешивать коктейли, — сказал пианист.
— Да, пожалуй, после того, как послушаете Сильвию, — сказал Мэллой.
— Она так хорошо играет? — спросил тромбонист.
— Давай, Сильвия, — сказал Мэллой.
— Мне нужно сперва еще выпить.
— Дайте ей еще выпить, — сказал Эдди. — Вот, выпей мой джин.
Она выпила его джин, сняла кольца и отдала Мэллою.
— Не забывай, откуда они, — сказала Сильвия. — И дай мне сигарету.
Мэллой зажег для нее сигарету, и она сделала две глубокие затяжки.
— Ей лучше бы играть хорошо, — сказал один из друзей другому.
Потом своими маленькими ручками она взяла три аккорда, все в басовом ключе — раз, два, три.
— Че-ерт возьми! — воскликнули калифорнийцы, поднялись и встали у нее за спиной.
Сильвия играла целый час. Пока исполняла одну вещь, калифорнийцы готовили перечень очередных. Через час она захотела прекратить, они ей не позволяли.
— Ладно, — сказала она. — Тогда буду играть свои впечатления. Первое — что Винсент Лопес играет «Нолу».
— Ладно, можешь уходить, — сказал Эдди.
— Не так быстро, — сказала она. — Где у вас туалет для маленьких девочек?
— Чем она занимается? Кто она? Чем зарабатывает на жизнь? — заинтересовались калифорнийцы.
— Она сравнительная покупательница в универмаге «Мэйси», — ответил Мэллой.
— Что это такое?
— Сравнительная покупательница, — сказал Мэллой. — Ходит по другим магазинам, выясняет, не продают ли они по более низким ценам, чем «Мэйси», вот и все.
— Но ей следовало бы… Как ты познакомился с ней? — спросил пианист.
— Слушай, мне не нравится твой тон, ясно? Она моя девушка, а я очень крутой парень.
— Не думаю, что очень крутой. Рослый, но не особенно крутой, на мой взгляд.
— Не особенно, но для тебя достаточно, — сказал Мэллой, встал и хотел с размаху ударить пианиста. Тромбонист схватил Мэллоя за руки. Пианист блокировал удар вскинутым предплечьем.
— Я за то, чтобы позволить им подраться, — сказал Эдди, но держал Мэллоя. — Слушай, приятель, ты здесь один против троих, если бы потребовалось, мы бы отделали тебя и спустили с лестницы. Но нам не потребуется. Этот мой друг — боксер.
— Пусть пожмут друг другу руки, — сказал тромбонист.
— Зачем? — спросил Эдди. — Зачем им пожимать руки?
— Пустите его, — сказал пианист.
— Ладно, пусти его, — сказал Эдди тромбонисту. Они выпустили его, Мэллой угрожающе пошел к пианисту, внезапно остановился, упал, потом уселся на полу.
— Напрасно ты так, — сказал тромбонист.
— Почему? — спросил пианист.
— Почему? Он сам напросился, — сказал Эдди.
— Он жестоко наказан, — сказал тромбонист.
— Очухается. Я побаиваюсь, — сказал пианист. Подошел к Мэллою, нагнулся и обратился к нему: — Приходишь в себя?
— Все в порядке. Это ты меня ударил? — спросил Мэллой, бережно потирая челюсть.
— Да. Вот, держи руку. Поднимайся, пока не вернулась твоя девушка.
— Кто? А, Сильвия. Где она?
— Все еще в туалете.
Мэллой поднялся медленно, но без помощи. Сел в глубокое кресло и взял предложенный стакан джина.
— Думаю, трезвый я смог бы уделать тебя.
— Нет. Нет. Выбрось из головы эту мысль, — сказал пианист.
