А Ален пытался восстановиться после потрясения, вызванного разрывом и еще в большей степени тем, что Люсиль завела любовника. После развода бывшая жена казалась ему с каждым днем все более прекрасной, и говорил он о ней так, как раньше никогда не говорил.
— Люсиль великолепна, я ее недостоин. Люсиль всегда была слишком хороша для меня.
Как и большинство мужчин, Ален куда сильнее любил жену с тех пор, как она его бросила. Может быть, живущий в нем мачо не хотел смириться ни с любовью, ни с потерей? Чтобы хоть как-то справиться с собой и своей ситуацией, он с головой ушел в работу и переехал в роскошную квартиру на авеню Ньель. А я, наглядевшись на все на это, решил лететь на Бали.
13
Орели я сказал, что мне нужно встретиться с балийским режиссером, который собирается делать фильм о серфинге, агента своего предупредил, не входя в подробности, и алиби у меня было железное. Самолет приземлился в аэропорту Денпасар-Бали в семь утра, и, совершенно разбитый после пятнадцати часов полета, я попросил шофера отвезти меня в лучший отель. В Азии я до сих пор не бывал, и она околдовала меня с первой минуты. Местные часто говорят, что Бали — это любовница, которую не бросишь, — они что, знают мою историю?
Разложив вещи, приняв душ и отдохнув, я спустился в холл, забитый людьми. Большей частью это были австралийские туристы, приехавшие в Куту[7]покататься на волнах.
В самолете я видел рекламный буклет, на все лады расхваливавший уголок, где уже в шестидесятые годы собирались серферы и автостопщики. Там даже рассказывалось про одного серфера, который взлетел на самую большую волну всех времен и народов. По мнению тех, кто жил тогда в Куте, да и крупнейших метеорологов, никакая это была не самая большая волна, а просто штормовой прилив, но парень не упустил случая войти в историю. Может, это и легенда, а только правды мы все равно никогда не узнаем, потому что свидетелей его рекорда не было. К сожалению, я сюда приехал не туристом. Меня пригнало сюда наваждение.
Я спросил у портье, знает ли он лавочку Софи. Записал адрес, нанял велорикшу, и…
Мы остановились напротив лавки, и я сразу же увидел Софи. У меня перехватило горло, слезы подступили к глазам, я дрожал, внутри все горело, меня даже подташнивало… Почему я не могу спокойно видеть эту женщину? Каждая клеточка моего тела тянулась к ней, хотела ее. Господи, до чего она была хороша. Ослепительно прекрасна. Она расхаживала по своей лавочке, загорелая, вся в белом. Я был в нескольких метрах от нее, но она меня не видела, и я любовался ею, пока не стемнело. Помните картину Матисса «Читающая за желтым столом»? Вот такое же чувство охватывало меня перед этой картиной, и я, увидев женщину на полотне, так же не мог глаз от нее отвести. В ее лице было что-то такое неуловимое, превращавшее ее из просто женщины в совершенное творение. Глубокий вырез открывал тяжелую, щедрую грудь. Любил ли ее живописец? Испытывал ли он то же, что и я?
Около шести вечера перед лавочкой остановился автомобиль. Из него вышел мужчина с маленькой девочкой на руках, я толком его не разглядел. Он пробыл в лавке минут пятнадцать, и я видел, как он поцеловал мою любимую. Мне трудно было дышать. Зачем я сюда прилетел, на что надеялся? Моя жизнь во Франции. Моя жена, мой сын, мои друзья, моя работа — там у меня всё. А тут? А тут, всего в нескольких шагах, была только отрада и отрава, которой жаждала моя душа. Я подсел на эту женщину, как на наркотик, я попал в жестокую зависимость от нее. Она струилась в моих жилах.
До самого закрытия лавки я так и проторчал на тротуаре, не способный ни на что решиться. Заперев дверь, Софи обернулась и посмотрела в мою сторону. Она не могла разглядеть меня в темноте, но точно окаменела, лицо ее застыло, взгляд был обращен в мою сторону — неужели она ощутила мое присутствие? Наверное, ей хотелось перейти дорогу и проверить. Но что же ее удерживало? Странный то был миг, колдовской. Время остановилось, жизнь замерла. Я умирал от желания ее обнять, поцеловать, любить ее прямо здесь и сейчас. Пять минут растянулись в бесконечность, потом она повернулась и ушла. Я глядел ей вслед, не решаясь окликнуть. Слова застряли у меня в горле.
Ночь была мучительной, из-за разницы во времени я не мог уснуть, и усыпил меня только шотландский виски. Несмотря ни на что, из гостиницы я все-таки не выехал, провел здесь три дня и даже познакомился с одной женщиной. Ей было под пятьдесят, настроение у нее было подавленное, и все же она выглядела очень привлекательной для своих лет. Она путешествовала по острову уже недели две без всякого интереса, а приехала сюда из Южной Африки залечивать раны оскорбленной любви: муж ушел от нее к молоденькой, оставив ей половину своего состояния. Состояния, кстати, очень приличного: он владел процветающей импортно-экспортной рыбной компанией и немалой частью Кейптауна. Мы проводили ночи в гостиничном баре, напивались, подолгу и попусту болтали, и в отношениях наших не было ни малейшей двусмысленности. Оба мы оказались бездомными бродягами, выброшенными из любви. На Бали я дошел до предела и с помощью этой женщины перебрал все возможности, какими еще располагал. Мне необходимо было поговорить с Софи.
«Софи, я люблю тебя, поедем со мной. Брось все ради нас с тобой, я уйду от Орели, и мы будем жить счастливо до конца наших дней».
Такой вариант устраивал меня больше всего, но разве мог я вломиться в ее жизнь только потому, что в моей что-то не ладилось? Имел ли я право так с ней поступить? Имел ли я право разрушить все, что она построила с этим незнакомым мне человеком, который, конечно же, любит ее не меньше, чем я? Имел ли я право отнять у маленькой девочки ее маму и отправить под откос ее жизнь ради собственного счастья? Нет, ни на что подобное я никакого права не имел.
Если я люблю Софи, я не должен делать ни-че-го. Я должен оставить ее в ее «Уютной жизни».
14
В Париж я вернулся с тяжелым сердцем, но с ясной головой. Орели с Гастоном встретили меня в аэропорту, вокруг толпились любопытные, кто-то даже просил автограф. Буря должна утихнуть, моя жизнь должна вернуться в привычную колею.
— Ну и что там у тебя с этим балийским режиссером?
Мне показалось, я различил в голосе Орели легкую иронию, но, дорожа своим ровным настроением, не поддался.
— Любопытно… Он собирается снять новую версию биографии Ганди, не позволив индийцам притронуться к сценарию. Хочет рассказать о его жизни со своей точки зрения, и совершенно свободно. Я не все понял, но мне показалось, что это интересно.
— А разве фильм не про серфинг?
Алиби затрещало по швам.
— И об этом тоже, это две параллельные истории.
— Ну хорошо, давай уже поедем домой.
Должно быть, я сам себя накручивал, но мне в каждом слове Орели слышался намек.
