Начал я свое расследование с того, что обратился к матери Пьера. Симона знала меня мальчишкой, вся моя жизнь была у нее как на ладони, и она догадывалась, что рано или поздно я к ней приду.
— Симона, вы знаете, где сейчас Софи?
— Знаю, но тебе не скажу.
— Почему?
— Потому что в погоне за химерой ты разрушишь свою жизнь. Сломаешь все, что построил вместе с женой.
— Я готов рискнуть.
— Не говори ерунды. И вообще Софи тебе не подходят.
— С чего вы взяли?
— Она слишком много страдала для того, чтобы тебя полюбить.
«Страдала»? Интересно, что Симона понимает под «страданиями»?
— Что вы этим хотите сказать?
Вот когда я узнал всю правду! Софи бросили, когда ей было два года, и удочерили, когда ей исполнилось четыре. Все дети, пережившие подобное, скажут вам, что рана у них не зажила и не затянется никогда. С четырех до десяти лет лионское детство Софи было обеспеченным, спокойным и радостным. Она ни в чем не нуждалась, она любила своих новых родителей, а они в ней души не чаяли. С отцом они во всем были сообщниками, она ни на шаг от него не отходила, вечно путалась у него под ногами или висела на нем, как обезьянка. Он был для нее идеалом. Да и вообще в квартире на улице Республики с тех пор, как Софи удочерили, поселилась радость, и всем казалось, что эта радость будет вечной. Маленькую Софи восхищала любовь, соединявшая ее приемных родителей: мама и папа были как будто неразрывно слиты. Когда она вырастет, у нее тоже будет такая любовь. Ее тоже кто-нибудь так полюбит.
Но, вернувшись однажды весенним вечером из школы, она увидела мать лежащей на полу. Без сознания. С перерезанными венами. Мама попыталась покончить с собой из-за того, что отец их бросил. И Софи сразу подумала: вот! От меня уже второй раз избавились! Разве может ребенок такое вынести? Только представьте себе, хотя бы на одну минуту представьте, какое девочка испытывала чувство вины: «Что я такого сделала, почему меня опять бросили?»
А отец исчез бесследно. Им с матерью пришлось сменить квартиру, перебраться в квартал победнее, и с тех пор жизнь Софи стала одним сплошным бегством. Она поклялась никогда больше ни от кого не зависеть.
* * *
Пьер устроил по моей просьбе коктейль и пригласил давнюю подругу Софи, не сказав ей, зачем она ему понадобилась. Воспользовавшись тем, что и эта девушка не осталась равнодушной к моей славе, я спросил ее о той, из-за кого не мог жить спокойно.
— Софи ушла из компании, она теперь на Бали, вышла замуж за француза, который там работает. Познакомилась с ним во время турпоездки.
Слова «вышла замуж» вроде бы должны были меня добить, но только подстегнули.
— Чем же она там занимается?
— Открыла лавочку предметов интерьера для богатых австралийцев. Назвала ее, кажется, «Уютная жизнь».
— А дети у нее есть?
— Да.
Пьер не сводил с меня глаз. Бедняга был в растерянности: один его друг разводится, второй разыскивает женщину, с которой ему никак нельзя встречаться. Должно быть, собственная жизнь с Катариной и двумя с половиной сотнями ежедневных звонков уже казалась ему простой и ясной.
— Потрясающе! Я так рад за нее, правда, очень приятно такое слышать… И я бы с удовольствием ей позвонил, хочется поздравить. Дашь мне ее телефон?
Вопрос был задан в лоб, и я сразу понял, что ей не хочется давать мне номер. В годы нашей совместной жизни с Софи мы с ней не встречались, но она была в курсе нашего романа, и теперешняя ее нерешительность явно означала желание защитить… Вот только кого — меня или Софи? Я настаивал, я пустил в ход самую обольстительную свою улыбку кинозвезды и добился-таки своего: мне был нехотя выдан номер телефона лавочки. Я страшно обрадовался, но звонить не спешил — мне надо было подумать. Имею ли я право снова объявляться в ее жизни? А что, если она больше не хочет меня видеть? Что, если она меня забыла? Мне надо было подумать и поговорить с кем-нибудь нейтральным.
— Ну так что, Жюльен?
Терпеть не могу психоаналитиков — ты им деньги платишь, а они тебя слушают, и только.
— Я снова думаю о Софи.
— А-а!
Это его «A-а!» вывело меня из равновесия, я вскочил с кушетки и заорал:
— Да вот, думаю! Ну и что?! Я делаю что хочу, я совершеннолетний и много повидавший, я известный актер, я богат, и вы мне остоелозили!
Он промолчал, и я разошелся еще больше:
— Достали вы меня вашими намеками! Кем вы себя вообразили, с какой стати взялись меня судить? Да что вы вообще знаете о моей жизни? Что, раз я знаменитость, так уже и пожаловаться не имею права? Я люблю эту женщину, я знаю, что это на всю жизнь, я с ума схожу по ней и ничего с этим поделать не могу! Орели я тоже люблю, но совсем по-другому. Софи — это наваждение, я на ней помешался. Мне необходимо ее видеть, трогать, вдыхать ее запах, слышать ее голос — способны вы такое понять? Вам-то легко, сидите тут, задницей к креслу приросли, и слова из вас не вытянешь! Вы никогда ничем не рискуете, так что с вами ничего и случиться не может.
Он, нимало не раздражаясь, остановил меня на полном скаку:
— Мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне.
Своим идиотским замечанием он только подлил масла в огонь.
— Еще того лучше! Вот спасибо, а то я не знал! Что ж, очень умно. И это все, что вы можете мне сказать?
Я выскочил из кабинета, хлопнув дверью, а через минуту вернулся и застал его точно в той же позе. Он не шелохнулся. Этот старый козел знал, что я вернусь, еще до того, как я сам решил это сделать.
— Ну? Так что вы мне посоветуете?
— Позвоните ей.
Я плачу ему кучу денег за такое незатейливое предложение: сделать то самое, чего мне вот уже которую неделю хотелось. Отличная у него работа!
Дни шли, а я не звонил. Не знаю, что меня удерживало, быть может, страх: я боялся узнать, что в жизни Софи для меня больше нет места. Что бы я ни делал, я не получал никакого удовольствия, душа ни к чему не лежала. Домой, ссылаясь на деловые встречи, я возвращался поздно и большую часть времени проводил с Пьером и Аленом. С некоторых пор мы встречались по-другому, нам не столько хотелось этого, сколько мы чувствовали себя обязанными выполнять долг дружбы. Мы шли в «Pare des Princes», пили и, если у Алена, который понемногу начал приходить в себя, было настроение, глазели на красивых женщин. Мою ситуацию не обсуждали: Алену пока вообще было не до меня, а Пьер… после того коктейля с подругой Софи он на интересующую меня тему тоже ни разу не заговорил. То ли занял выжидательную позицию, то ли проявлял деликатность, а может, ему попросту было не до того. У каждого из нас были свои заботы, у Пьера — приятные: они с Катариной нежно любили друг друга, и он намеревался сделать ей ребенка. Кроме того, он только что создал собственную фирму и ужасно переживал из-за того, что за несколько месяцев превратился для своих сотрудников в хозяина, который набивает себе карманы. Ему трудно было привыкнуть к роли человека, получающего дивиденды, человека, которым восхищаются и которому вместе с тем завидуют.
