Наступила тишина. Я озадаченно уставилась перед собой, на белую скатерть, и не решалась ни на кого поднять глаза. Бессилие, овладевшее нами, было почти физически ощутимо. Этого не могло быть. Это было не по правилам нашего «клуба». Слишком тяжело. Слишком вызывающе. Никто не произнес это вслух, но все мы это чувствовали. Недаром Бабетт назвала ситуацию унизительной.
— Вызвали психиатрическую помощь?
— Да. Чтобы его забрали в больницу. В отделение медцентра…
— Ты раньше не замечала за ним ничего подобного? — резко спросила Ханнеке.
— Нет! Ну, не знаю… Он, правда, уже несколько месяцев какой-то мрачный. Плохо спит, все время о чем-то волнуется. Считает, что мы на грани банкротства, хотя мне кажется, у нас все в порядке. Обвиняет меня во всех смертных грехах: что я транжирю деньги, что флиртую с первым встречным, что не забочусь о детях. Следит за каждым моим шагом, постоянно звонит. Мы даже поругались по этому поводу, прямо перед тем как ехать сюда. Я попросила, чтобы он не звонил мне каждую минуту… Тогда он совсем с цепи сорвался…
— Но ведь никто не сходит с ума просто так?
— Послушайте, девочки, — сказала Анжела, положив руки на стол и энергично разглаживая складки на скатерти. — Эверт — не сумасшедший. Возможно, он перенапрягся, перегорел, все само собой восстановится, надо только отдохнуть и грамотно подлечиться. Такое может приключиться с каждым. Сама знаешь, какая у них напряженная работа. Бабетт, тебе надо сейчас бросить все и заниматься Эвертом. Поддерживать его. Делать все, чтобы он как можно скорее восстановился.
Стрекотанье сверчков все нарастало и теперь звучало уже не как обычный тропический фон, а как нечто, нагоняющее страх.
— А дети, куда же они денутся? — Патриция нервно теребила свои темные кудри и переводила вопросительный взгляд с одной из нас на другую.
— Симон заберет мальчиков к себе.
Анжела встала и подошла к Бабетт. Они обнялись.
— Ах, дорогая… Тяжелая ситуация. Какой ужас! Почему ты не рассказала нам об этом раньше? Мы бы смогли тебе помочь… Мы так хотим тебе помочь.
Бабетт начала всхлипывать.
— Я сначала так испугалась. Ведь это ужасно, правда? Бояться собственного мужа… Он меня даже ударил во время этой ссоры!
— Это не он, это его болезнь. Так и запомни. Он выздоровеет, вот увидишь. Держись, может, он выйдет из этого кризиса обновленным человеком. Кризис даже пойдет ему на пользу. Самое страшное позади. Ему уже помогают…
— Все он да он! А я? Что мне делать? Он меня бил, обвинял во всем на свете! Мне — что, просто проглотить это? Это больно! Вы даже представить себе не можете, что ты чувствуешь, когда твой собственный муж вдруг поворачивается против тебя. Каково это — бояться его и унижаться перед ним!
Ее голос сорвался. В нем звучало неподдельное отчаянье, растрогавшее нас. Мы сами глотали слезы.
— Бабетт, мы все понимаем, — прошептала я, надеясь, что мои слова успокоят ее. — Пока он в больнице, ты тоже сможешь хоть немного отдохнуть.
Бабетт расстроенно кивнула и сказала, что хочет побыть одна. Она вошла в дом с бокалом в руке, оставив нас в полной растерянности.
В ту ночь я не могла уснуть. Лежа в кровати, я смотрела сквозь кремовые шторы на светлое от звезд небо и вспоминала, когда видела Эверта в последний раз. Мы отводили детей в школу, и он поздоровался со мной так же энергично и весело, как всегда. Он спросил, рада ли я ехать в Португалию, и отпускал шуточки по поводу того, что тут в наше отсутствие будут вытворять они, мужики. Мне тогда не бросилось в глаза ничего странного.
Я замерзла, хотя ночь была душная, и натянула простыню на самый нос. Рядом со мной сладко посапывала Ханнеке, а мне вдруг стало ужасно одиноко и страшно. Что-то здесь было не так. Я вдруг ясно это поняла. В отчаяньи я попыталась прогнать эти ночные химеры. Голова пухла от мрачных мыслей, одно не сходилось с другим. Наверное, я выпила слишком много вина и у меня уже начиналась паранойя. К тому, что произошло с Эвертом, мы не имеем никакого отношения. Никто из нас, даже его собственная жена, не могли этого предотвратить. У него было психическое заболевание, и оно могло прогрессировать, потому что он остался один. Я почувствовала злость и разочарование. Своим сумасшествием Эверт испортил нам весь праздник. Его болезнь была как досадная трещина на гламурной глади отношений в нашем «клубе». В голове у меня постоянно крутилось одно слово, которое я никогда раньше не употребляла. Я не хотела думать в таких категориях. Пока мы не переселились сюда, пока эти люди не стали моими друзьями, оно ничего не значило для меня. Но сейчас в мое сознание стал проникать новый голос, он настойчиво шептал: «Неудачник. Эверт — неудачник». Голос пугал меня. Боже мой, до чего же я докатилась?
17
Единственное, что напоминало мне о вчерашней попойке — прогорклый сигарный запах и жуткое похмелье в голове. Губы распухли и горели огнем, а по телу проносились воспоминания о руке Симона и его горячем дыхании у меня между ног, о том, как он целовал мои груди. Пока я делала детям бутерброды, я снова возбудилась. Потрясла головой, в надежде, что эти картинки исчезнут. С ним было хорошо. Даже потрясающе. И неизбежно. Но на этом надо было остановиться. Однажды это случилось, но больше никогда не повторится. Он был слишком близко, и к тому же он — муж моей подруги. Но еще он был слишком хорош, он разбудил во мне чувство, которое я не испытывала уже много лет, а сейчас я не могла проглотить ни кусочка, а с губ не сходила улыбка. Это было неправильно, это было запрещено, это нарушало все мои правила. Я любила Михела. И даже если моя любовь к нему уже не была такой сильной, как раньше, он был отцом моих детей, я обещала хранить ему верность. Если бы он обо всем узнал, боюсь, наш брак не пережил бы этот кризис. Правда убила бы его, и она того не стоила. В ближайшее время я должна была держаться от Симона как можно дальше.
— Эй, кто-нибудь дома? — Бабетт постучала пальцем мне по голове и посмотрела вопросительно.
— Извини, у меня мега-похмелье.
— Понятное дело. Не то чтобы ты плохо выглядела, но я просто видела эту кучу бутылок сегодня утром. Водка. Как ты можешь пить эту дрянь? Это, конечно, Симон предложил?
Услышав его имя, я покраснела и быстро отвернулась в надежде, что она не заметит.
— Я хочу сегодня съездить к Ханнеке. Поедешь со мной?
Бабетт налила воды в кофеварку, насыпала кофе и нажала на кнопку, после чего аппарат оглушительно забурчал. Она уже взбила молоко в густую пену, выжала апельсиновый сок для детей и убрала грязные стаканы, пепельницы и бутылки, оставшиеся после вчерашней ночи. Дети носились вокруг стола в теплых зимних куртках, похожие на толстого человечка из рекламы шин «Мишлен», пока Бабетт не прикрикнула на них.
— Я отвезу их в школу, — сказала она, надевая черную дубленку. Она выглядела ослепительно и гордо.
— Ты уверена? — спросила я, осторожно откусив маленький кусочек от бутерброда с сыром.
