Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
обойтись, причем подлинное значение кровопролития, скорее всего, отлично от замысла тех, кто его совершает. Это не просто предположение, имеющее высокую степень вероятности, но единственная мысль, обещающая спасение и примирение.
Ну а пока мы, не видя жертвы, платим пошлину.
54
Здесь необходимо принять во внимание заблуждение, которое могло сформироваться на основании сказанного. Мифические силы, особенно если их не оберегают, способны проникнуть в исторический мир – это действительно так. Однако не следует понимать конец этого мира как результат агрессивного возвращения мифа в уже упомянутой форме, сообразно которой светлое историческое сознание оказалось бы днем, зажатым между двумя ночами.
На самом деле такое проникновение может осуществляться только фрагментарно и только внутри дня. Конечно, есть все основания ждать его и даже бояться. Но едва ли мы напрямую ощутим власть мифической картины мира. Скорее это будет воля, привязавшая себя к ней. Это будут мечты, которые возникают из протеста против упадка историотворящей силы и приводят даже самых одаренных людей к претенциозной пустоте в искусстве, а в политике – к роковым ошибкам.
Мифическое, как уже сказано, всегда живо, особенно на временных границах: в моменты рождений и смертей, в периоды войн и всевозможных катастроф. Однако в наше время миф силен не сам по себе, а вследствие ослабления исторических форм и фигур, которые их представляют. Мифическое склонно проникать в места разлома, как в раны, но не способно обрести там прежнюю силу, поскольку субстрат недостаточно крепок. Замещая тех, кого в нашем мире нет, усердно лицедействуют певцы и актеры; пестреют маски героев и демонов, из-под которых просвечивают физиономии, лишенные всякой выразительности.
Это явление – еще одна отличительная особенность стыковой зоны. Рядом с ним зияет ужасающая концентрированная реальность. Подобное соседство, напоминающее совмещение двух изображений на картинке-головоломке, может привести к такой двусмысленности происходящего, при которой страдалец приобретет тот ранг, на который рассчитывал преступник, его мучитель. Дело не в том, что страдалец «лучше», а в том, что он вошел в страдание как в более плотную реальность и там становится проводником для чего-то более важного. Он ближе к рождению. Он заплатил более высокую пошлину, причем не только за себя, но и за другого. Сталинград изменил больше, чем Седан[44]. Однако и преступник играет важную роль. Он необходим в том же смысле, в каком необходима наука – не как преобразователь, но как инструмент преобразования мира.
То, что силы мифа в их олицетворенной, вещной, убедительной мощи уже не могут вернуться и снова возобладать, объясняется сменой освещения. После геродотовой зари не стало ночи в прежнем смысле слова. Яркий свет сделал старые образы более робкими и уязвимыми. Они отваживаются выступить вперед лишь настолько, насколько отступает сознание, а происходит это во сне, в мечтах, в пророческом или творческом экстазе, во время сильных потрясений. Впрочем, выход из исторического поля никоим образом не связан с отступлением сознания. Напротив, он способствует постоянному нарастанию способности к критическому восприятию. Одно это свидетельствует против возвращения мифа.
Ослабление мифического бесповоротно, поскольку после Геродота дух приобрел новый характер, новый аспект. Это character indelebilis[45], которого не сотрет никакое принуждение, злодеяние или преступление. Нам давно известно, что наша внутренняя сущность, так же как и наше целое, имеет сложную структуру. Если собрать все силы, которые ее определяют, то среди них непременно окажутся и мифические, в том числе очень мощные. Однако им суждено склониться при появлении сил сознания – те выше рангом. Этого следует ожидать всегда, даже в худшие времена.
В сфере этического дело обстоит так же. С тех пор как появился Христос в качестве «нового света», некоторые вещи сделались невозможными – пусть не практически, но мировоззренчески. Даже если бы из всех церквей давно сделали музеи, каретные сараи или кинотеатры, неискоренимое сознание того, что в этическом смысле прекрасно, а что безобразно, осталось бы прежним. В мифические времена безобразие могло быть прекрасным, как, например, спектакль кровавого жертвоприношения на вершинах мексиканских пирамид, мгновенно превращающийся в злодеяние, стоит лишь взглянуть на него по-христиански. Христианам, разумеется, тоже доводилось совершать нечто подобное, но у них кровопролитие потеряло мифический блеск, сакральность, самоуверенность древней силы. Все это отнято раз и навсегда.
На основании сказанного можно исключить вероятность возвращения мифических фигур на господствующие позиции. Этому не противоречит тот факт, что историческое сознание как историотворящее начало тоже утрачивает, а может быть, и уже утратило власть, причем таким же образом, каким в свое время отняло ее у мифа. Вернемся к картине собрания внутренних сил человека и представим себе, что вошла новая фигура высокого ранга, распознающая старые знаки, но принявшая доселе неизвестное причастие. Оно могло бы придать кровавой пошлине какой-то смысл.
Подобное явление прежде всего проявило бы себя, так сказать, через костюм, то есть через факты, которые невозможно объяснить традиционными средствами. Такие новшества поначалу возникают разобщено. Они не укладываются в привычную систему или укладываются лишь частично, однако быстро прибавляют и в численности, и в весе, так что становится ясно: уловить их и вписать в старый порядок не удастся, они требуют создания новой системы.
Факты сами по себе ничего не меняют, они лишь указывают на перемены. Это уже плоды, а семя было брошено давным-давно (роса, как известно, выпадает в самые темные часы). Давным-давно повеяло тревогой.
55
Здесь уместно повториться. С чисто хронологической точки зрения каждый миг можно считать концом одного временного промежутка любой длительности и началом следующего. Каждый день заканчиваются и тысяча, и сотня тысяч лет, [отсчитанные от определенных моментов]. Вопрос, однако, в том, обладают ли эти отрезки каким-нибудь качеством вне их измеримой протяженности и соответствуют ли они какому-нибудь циклу.
Если сейчас речь идет о крупном цикле, то можно предположить, что вместе с ним завершается сразу несколько промежутков времени. Вместе с тысячелетием всегда подходит к концу его последний век и последний десяток лет. Если на уровне чисел прослеживается аналогия, то в качественном отношении следует, скорее, говорить о суммировании, как в том случае, когда при определенном расположении небесных тел вместо обычного прилива происходит штормовой прилив или даже всемирный потоп. Если остров уходит под воду, то с ним исчезают и существа, которые на нем жили. Их место занимают кораллы.
56
Членение происходящего в мире на большие временные промежутки не может нас удовлетворить, что особенно заметно и не раз отмечалось применительно к схеме «Древний мир – Средневековье – Новое время».
Между историей и «доисторической» эпохой трудно провести границу. Сегодня мы понимаем историю не
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
