либо не хватало слов, чтобы о них рассказать, либо спокойствия. И то, и другое смешило девушку, и он хмурился, когда она заливалась смехом, повторяя себе, что не должен злиться на неразумную неверную, которая не знает, как должно себя вести наедине с мужчиной, вертится, как воробушек, то и дело прихорашивается среди грязи и много болтает, быстро переходя от веселья к унынию и обратно.
- Твой язык крив. Как ребро, из которого слеплен твой род, - с досадой сказал Диджле, когда она в очередной раз принималась рассказывать ему сказки, чтобы скоротать время. Он сидел, привалившись к холодному камню затылком. От вечной сырости у него чесались руки, и кое-где появились преющие мелкие язвочки.
- Если не говорить, то я зачахну и помру со скуки, - возразила она весело. – Тебе в одиночестве будет печально. Один поклонник как-то подарил мне двух птичек для забавы. Ты бы слышал, как они пели! Но первая неожиданно умерла. После ее смерти подруга нахохлилась и перестала есть, представляешь? Да так и зачахла.
- Я не неразумная птица. К певчим нужна особая… работа?
- Забота, - поправила она его. – А ты понимаешь в птицах?
- Немного. Я был… Человеком для охоты.
- Охотником?
- Нет, не так. Я учил птиц. Они помогали хозяину, Мехмет-бею, мир ему.
- А, сокольничьим! – София так обрадовалась, что всплеснула руками. – Когда мы выйдем отсюда, я найму тебя. Я тоже люблю охотиться.
Диджле хотел было сказать, что охота – дело не женское, но за дверью кто-то закопошился, тяжело дыша, и он подобрался и сделал девице знак молчать. София удивленно взглянула на него, но в двери заскрежетал ключ, и она привстала, чтобы забрать еду. К затхлым запахам пещеры и нечистот прибавился тяжелый аромат вина из грязного рта и остатков блевотины – девица их не чуяла, но Диджле забеспокоился: так сильно еще никогда не воняло. Он хотел остановить ее, но от волнения все слова на ее языке вылетели из головы.
Пришедших было двое, и они явились с пустыми руками – без еды и без вина, зато оборванные и нетрезвые, похожие на ободранных бродячих псов. София почувствовала неладное, но вместо того, чтобы скрыться в темноте, подбоченилась и гордо вскинула подбородок, как будто встречала их на пороге своего дома, а не грязной пещеры. За их спинами маячила горбунья и то и дело хлюпала носом.
Без единого слова тот, кто стоял ближе к Софии, зашел ей за спину. Она неосторожно обернулась, и второй схватил ее за талию, бранясь вполголоса. Диджле поднялся, хватаясь рукой за стену. Слабость одолевала его, но он готов был драться со всеми разбойниками, сколько бы их сейчас не оказалось в пещере. Девушка безуспешно рванулась, но разбойники загоготали, и тот, что держал ее, вцепился ей поцелуем в шею, пока первый задирал подол рваного девичьего платья. Горбунья ужом вилась вокруг них, подначивая пьяных.
Нутряная ярость поднялась из глубин души, и Диджле не видел ничего, кроме неверных отбросов, которые пришли покуражиться над пленницей, потешить свою похоть. Он издал османский боевой клич, многократно отразившийся от стен, и свалил с ног уже стянувшего штаны разбойника. Нет никого беззащитней и трусливей, чем человек без штанов, и тот не стал сопротивляться, только прикрыл голову руками. Диджле вытянул у него из-за сапога блестящий нож, схватил разбойника за густые жесткие волосы, как у барана, и приставил лезвие к его горлу.
- Пусть он оставит ее! – велел он.
На их счастье, они были не настолько пьяны, чтобы не соображать, что происходит, и второй оттолкнул от себя Софию. Девица не удержалась на ногах и упала, пока трусливый насильник осторожно отступил назад.
- Отпусти, - прохрипел разбойник, пытаясь скоситься на нож у горла.
- Не тронешь ее? Поклянись!
- Клянусь!
Диджле выпустил его, и тот на карачках, не в силах подняться на ноги из-за спущенных штанов, проворно пополз к выходу. София требовательно закричала про дверь, но Диджле уже не мог встать, чтобы успеть помешать запереть ее. Краем глаза он видел бледное некрасивое лицо горбуньи, приплясывавшей за выходом, и она показалась ему злобным духом. Дверь захлопнулась и опять заскрежетал замок, и Диджле заскрипел зубами от бессилия. Если бы у него было больше сил, то они могли бы сейчас выйти на свободу.
Девица протянула к нему руку, но Диджле упрямо пополз к двери. С той стороны выкрикивали угрозы и слышался грубый смех, и он, не соображая, что делает, изо всех сил воткнул нож в твердую древесину, а затем еще и еще, пока бессильно не сполз вниз, к порогу, все еще сжимая в ладони гладкую, вытертую пальцами костяную рукоять.
- Тихо, тихо, - София была где-то рядом, и нежные пальцы коснулись его лица. – Они говорят, что заморят нас голодом за это.
- Пусть голод. Лучше позора!
- Это верно, - задумчиво согласилась она. Диджле хотел сказать ей, чтобы она не смела его трогать, но язык не поворачивался – так греховно-приятны были ему ласки.
- Мой маленький осман, - нежно сказала она. – За твою смелость я дарю тебе новое имя – пусть тебя зовут Вольфхарт. Ты отважен, как волк, и мне это нравится…
София поцеловала его в щеку, и Диджле почувствовал, что падает в пропасть.
- Постой, - он взял ее за руки. Надо было сказать и о канонах, и о запретах, и о правильном поведении для невинной девушки, и о том, какой опасности она только что подверглась, но Диджле не знал, как. – Не время сейчас.
Она
