воинов, чем бы оно отличалось от дружины любого короля или князя? Среди фениев были и люди, более склонные к магии, и люди, более склонные к воинскому делу, — дело не в этом. Все они были людьми Тропы. Тропы Предела.
Финн помолчал, обдумывая слова мага.
— А почему Фианна распалась, Энайр?
— Много причин. Верховные Короли терпели могущество Братства фениев, пока оно было необходимо для защиты острова и пока Фианна не претендовала на власть; позже начались раздоры между Вождями Фениев и Верховными Королями. Это одна причина. Другая — споры за власть в самой Фианне, когда она с течением времени превратилась, как ты сам выразился, в «братство воинов». Еще одна — в том, что люди, возглавлявшие Фианну, уже лет сто, как перестали быть тем, чем были раньше. Последнее время их даже называли просто Повелителями фениев…
— А как их называли раньше?
Энайр с удивлением (юноше даже показалось — искренним) взглянул на него.
— Разве ты не знаешь?
— Нет.
Маг помолчал. Потом спросил сам:
— И ты никогда не задумывался о том, почему Братство называлось Фианна, а его члены — фениями?
— Не знаю… нет.
Энайр погрузился в собственные мысли.
Юноша кашлянул, а потом повторил свой вопрос.
— Так как же звали первых, настоящих Вождей Фианны?
Энайр посмотрел на него, пододвинул к себе сыр, отрезал кусочек и лишь потом сказал:
— Финн. Светлый.
5
Лейнстер, среднее течение Боанн
осень года 1465 от падения Трои
Лето прошло.
Минул Солнцеворот: луга в пойме Боанн покрылись пестрыми коврами цветущих трав и снова сбросили цвет, выгорев на жарком солнце. Прошли светлые дни Лугнасы, когда дикие лесные яблони приветствуют свадьбу великого бога появлением плодов. Отцвел иван-чай, знаменуя конец лета; и сразу за тем минуло осеннее Равноденствие, одевшее берега Боанн в золото кленов и лип и багрянец кустов бересклета. Первые холода сорвали и этот, последний, убор с холмов и долин; первые затяжные дожди размыли дороги и превратили берега ручьев в топь.
Близилось время Самайна.
* * *
День, когда Финн отправился на холмы собирать последние лесные орехи, выдался погожим. Было прохладно, но солнечно; почти полное безветрие царило над лесами. С самого утра Финн чувствовал странный покой, некую смесь светлой печали и ощущения безграничной, всеобъемлющей свободы — той свободы, которая уже не требует проявления в событиях и поступках, и именно потому абсолютна.
Орехов уже почти не оставалось, грибы сошли давным-давно, и Финн, не слишком озабочиваясь собиранием пищи, по большей части просто гулял по любимым тропам. Наконец, день перевалил за полдень; Финн обошел склон еще одного долгого холма и направился домой.
Когда он вошел в избушку, Энайр был там — сидел у маленького оконца, задумчиво оглаживая деревянную чашку. Было тихо.
— Учитель, — позвал Финн.
Тот отозвался не сразу. Медленно повернул голову, улыбнулся — чуть печально, подстать настроению, что еще с утра овладело Финном.
— Да, мальчик.
— Вот, — юноша показал полупустой холщовый мешок и положил его на лавку у входа. — Почти ничего нет в лесу. Эти — последние.
— Хорошо, — кивнул Энайр. — Орехи разберешь потом. А сейчас займись, приготовь мне обед.
Он произнес это совсем обыденно, никак не выделив слово «мне», но Финн заметил и удивился. Про себя, разумеется.
— Да, конечно, — сказал юноша. — А что…
Энайр кивком головы указал на стол, где лежала средних размеров рыбина. Потом поднялся.
— Пожарь, — сказал он. — Но не вздумай пробовать. Я вернусь через час.
Маг взглянул в глаза Финну, и взгляд его был цепок, оценивающ и — печален. Потом повернулся и вышел вон.
Финн постоял, несколько обескураженный, у входа и подошел к столу. Приподнял рыбу за хвост, осмотрел ее.
Это был лосось.
Три белых и три красных пятна светились на его боку.
* * *
Запах жарящейся рыбы, куски которой Финн нанизал на вертел и подвесил над огнем, был восхитителен. Лосось был почти готов; Финн стоял у очага на коленях и ждал того момента, когда нужно будет снимать его с огня. После долгой прогулки по холмам есть хотелось изрядно, но к этой рыбе он не позволил бы себе прикоснуться никогда.
Чуть хрустнула, сильно обгорев, одна из деревянных рогулек, на которых лежал вертел. Финн подумал было, что надо бы ее заменить, потом махнул рукой — рыба была почти готова. И в этот миг рогулька хрустнула сильнее и почти упала. Вскрикнув, Финн подхватил жаркое, сунув руки прямо в огонь, метнулся к столу, бросил рыбу на приготовленное деревянное блюдо.
И по привычке всех мальчишек всех времен и народов сунул обожженные кончики пальцев в рот.
Это было… как удар. На мгновение сдавило со страшной силой затылок; волна дрожи прошла сверху вниз по позвоночнику, заставив Финна с криком выгнуться. И пришли великая радость и понимание… всего. Но это было недолго, ибо человек не может удерживать в себе всё дольше мгновения.
Некоторое время Финн еще различал, о чем поют в кустах у окна птицы, что видит
