длинные когтистые руки Древнего поднялись к небу, когда он хрипло зарокотал – и в следующее мгновение бросился в мою сторону, окружаемый пляской теней.
– Сиди! – Стоящий рядом Феликс опустил руку мне на плечо. – Он нападает не на нас…
И действительно: Угомон шагнул мимо. Туда, где, наполовину выбравшись из ночной воды, вползал по гранитным ступеням ещё один Древний.
Юдо.
Он был совсем другим. Чем-то похожий на сома, огромный, с круглыми и будто уставшими глазами, пахнущий рыбой. Если от Угомона исходила агрессивная, колющая энергия тьмы и металла, то Юдо казался воплощением безграничного безвременного сна… Смерти, как она есть. Не злой. Равнодушной. Вечной.
Господи, неужели я действительно призвал его?
Юдо смотрел на меня. Я задрожал, боясь, что сейчас он тоже прикажет: «Играй для меня. Играй ещё», – и от того, насколько мощным окажется голос Древнего, моя голова просто взорвётся.
Но тут Юдо моргнул и отвернулся: на него, сипя, бросился Угомон, попытавшийся проткнуть пришельца своими когтями. Юдо не издал ни звука, лишь каким-то текучим невозможным движением бросил своё мягкое тело вперёд, разом поднимаясь до уровня улицы и обвиваясь вокруг Угомона.
Они начали биться.
Мечущиеся, острые, резкие выпады Угомона – он выдирал из мостовой камни, вырывал фонари, колол и рубил, сипел и вскидывал хищную морду к небу. Обманчиво медленные, обволакивающие, неостановимые удары Юда – будто поглощающий все чувства и звуки тяжёлый вечный сон, прокатывающийся по планете.
Туман рвался в клочья там, где они сражались. В воздухе пахло раскалённым металлом, мокрыми камнями, гнилью со дна Невы – и кровью. Рёв, сип, грохот, скрежет – и пытающаяся заглотить все эти звуки, давящаяся ими колдовская белизна вокруг. От реки тянуло холодом, от сражающихся – жаром. Я сидел, вцепившись в успокаивающе-гладкую лакированную крышку фортепиано, и пытался успокоить своё слишком сильно бьющееся сердце.
А потом Юдо заставил Угомона упасть – и откусил ему голову.
Мгновенно воцарилась тишина. Всё закончилось.
Не успел я сказать что-либо, как Феликс, хромая, бросился к двум Древним. Нервный вздох застрял у меня в горле, когда он, скользнув мимо замершего Юда, воткнул свой стеклянный меч в грудь уже падшего Угомона. Рыбкин певуче сказал что-то на не известном мне языке – и мгновение спустя сначала меч, а потом и Древний рассыпались пеплом.
Юдо, после битвы ставший похожим на огромное, выпавшее из формы желе, тихо загудел, лишившись противника, развернулся и пополз обратно к воде. И ко мне. Его необъятные бока растекались по гранитным берегам набережной.
– Что теперь? – сглотнул я.
А как мы, спрашивается, разберёмся с этим Древним?..
– Сыграй ему ещё, Женя, – качнул головой Феликс. – Колыбельную.
И тогда я вновь опустил руки на клавиши.
Я играл. Играл, и над спящим городом тянулась весенняя ночь, а подползший совсем близко Древний слушал меня, прикрыв полуслепые глаза. А когда мелодия закончилась, он, умиротворённо загудев напоследок, медленно сполз в Неву – и с всплеском исчез в грифельно-чёрных водах.
Какое-то время я тупо смотрел на то, как постепенно редеет туман, и вслушивался в безмолвие вокруг. А затем подошедший Феликс похлопал меня по плечу.
– Вот и всё. Пойдём домой.
Я моргнул.
– А фортепиано?
– Нонна Никифоровна разберётся. Забавно, что тебя больше волнует оно, а не все эти разрушения, – хмыкнул Феликс, обводя рукой разбитую боем чудовищ набережную. Только сфинксы были так же невредимы, как прежде. – Уборку, если что, возьмут на себя ангелы. Пойдём.
А когда мы уже были в квартире, Феликс сказал:
– Спасибо тебе огромное. По сути, ты сохранил мне жизнь…
– Да брось ты. Всего лишь одну из трёх, – зарделся я.
– …и показал нечто прекрасное. Битва Древних!.. Не думаю, что за последние четыре сотни лет кому-нибудь доводилось стать свидетелем подобного. Не говоря уже о том, что благодаря тебе на Васильевском острове долго будет тихо: все местные твари явно останутся под впечатлением от смерти Угомона. Как ни крути, ты герой.
Я смущённо поблагодарил и ушёл в свою спальню. Ещё долгое время меня буквально колотило от возбуждения. Это было так ужасно… Но так прекрасно. Мистический Петербург. Зачарованная ночь, полная призванного ангелами тумана. Вечность в глазах бессмертного чудовища. Музыка. Моя любимая, моя драгоценная музыка, оказавшаяся сегодня для меня и мира даже большим, чем я когда-либо мог надеяться.
На улице сквозь колдовскую темноту проступали первые, прозрачно-вишнёвые, краски рассвета, слышался скрип поднимаемых жалюзи на окнах какого-то магазина. Шуршали шины первых автомобилей, едущих через мост. Ворковали на моём карнизе взъерошенные, вечно голодные голуби.
Наконец я, с головой завернувшись в одеяло, уснул.
А когда проснулся и вышел из комнаты, то поперхнулся от удивления. На кухне, попивая ароматный чай с цветочным мёдом, задумчиво пощипывая бока щедро посыпанных сахарной пудрой горячих пышек, сидели двое: Феликс и… кудрявый мужчина с белоснежными крыльями. Он аккуратно сложил их за спиной, но все же они выглядели по-настоящему внушительно и, кажется, заняли бы всё помещение, вздумай он расправить их.
– Гавриил, – представился мужчина, отряхивая ладонь от сахарной пудры и протягивая её мне для рукопожатия. – Очень приятно познакомиться с вами, Евгений. Задам только один вопрос: вы готовы стать нашим новым стражем? Работать с Адмиралтейским и Василеостровским районами в паре с Феликсом Рыбкиным. Контракт на год. Пока что.
Я помолчал, поглядев на непривычно солнечный Петербург за окном, потом на явно взволнованного, нахохлившегося Феликса, потом на свои пальцы – впервые за столько месяцев вспомнивших, что такое настоящее счастье. И, подняв лицо, улыбнулся:
– Готов.
Джезебел Морган
Сирень на удачу
Над островом плакали чайки.
Ведьма вышла на балкон, прислушалась настороженно, расплетая узор птичьих криков на отдельные звуки. Она знала их, как саму себя, а может, и лучше, и потому чуяла – что-то не так. То ли лишний, нездешний голос, то ли неурочное время для песен, то ли непривычное скребущее чувство…
Солнце уже кануло за горизонт, и небо, остывающее от дневного жара, казалось серым, плоским и пепельным. Ещё час – и сгустится темнота, по-летнему недолгая и прозрачная. Ведьма устало потёрла виски: липкий и приторный запах сирени окутывал дом, не давал сосредоточиться. Вот если б она жила в доме повыше, на последних этажах, чтобы видеть из окон бескрайнее небо, расчерченное птицами, то и вслушиваться в их песни было б проще. А сейчас толку-то? Да и есть ли это странное и необычное в птичьих голосах, или ей просто кажется?
И всё же что-то не пускало её, не позволяло отмахнуться от предчувствий и вернуться в комнату, к книге и чаю. Чайки плакали и плакали, надрывались и орали – и от их ора голова болела даже сильнее, чем от приторного запаха сирени…
Вот только в эту ночь они орали от страха.
Ведьма выругалась и закрыла глаза, позволяя себе увидеть то, что так их напугало.
* * *
Вера привстала на цыпочки и потянула к себе очередную ветвь сирени, быстро перебрала цветки один за другим, пересчитывая их лепестки:
– Четыре, снова четыре, и этот тоже… черт!
До экзамена оставалось ещё больше часа, а до здания университета – всего один куст сирени. И в общем-то здравый смысл подсказывал, что надёжнее прийти пораньше и в очередной раз повторить вопросы к тесту, чем пытаться найти цветок с пятью лепестками. Взрослая ты уже, Верочка, стыдно верить не в свою память, а в глупые приметы.
Правда, с недавних пор не верить в приметы не получалось.
Стоило подумать о новых… подругах? коллегах? наставницах?.. как ветка сирени вырвалась из дрогнувших пальцев и едва не хлестнула по лицу. Вера вздохнула досадливо и отступила от куста. Ещё год назад она бы уже плюнула и прислушалась к здравому смыслу, смирившись с тем, что не удалось соблюсти свой маленький ритуал. Но подруги-ведьмы, и Анастасия Фёдоровна, и Алина, твердили, что любая мелочь, если в неё веришь, может изменить реальность вокруг, и потому Вера все ещё не сдалась и пыталась отыскать цветок с пятью лепестками. А вдруг она без него из-за глупой веры в приметы экзамен завалит? Вот будет обидно!
– Тоже счастливый цветочек ищешь? И как успехи?
Вера дёрнулась и тут же обернулась, светлый хвост хлестнул по спине, а выбившаяся прядка прилипла к мигом вспотевшему лбу.
– Д-да, – вымученно улыбнулась она, понимая, что придумывать отговорку уже поздно, и разглядывая свидетельницу своей наивной веры в приметы.
Пусть июньское утро ещё дышало лёгкой прохладой, но всё равно было достаточно тепло, чтоб у рубашки хотелось подвернуть рукава, а обязательный пиджак – где-нибудь забыть. Но узнаваемая форма курсантов на девушке была глухо застёгнута, как по осени, и казалась мешковатой, как с мужского плеча, только и виднелся воротник блузки, вышитый красной и зелёной тесьмой. Такого же цвета ленты переплетали мелкие рыжеватые
