есть определенный механизм, включающийся каждый раз, когда ты переходишь через границу. Именно он не дает задерживаться в «чужой» для себя реальности. Практически сразу, как ты осуществляешь переход, в твоей жизни случается потеря, не дающая тебе остаться в этом мире. Вот ты бы захотел тут оставаться, зная, что в твоей реальности твои близкие живы?
Я помотал головой.
– Нет, это война здешнего меня. Я ему очень сочувствую, но пусть он сам с этим воюет. Я ему помочь ничем не смогу, только разве что на глаза не попадаться. Кстати, Игорь, а что происходит, если человек из одной реальности столкнется с собой же, но из другой?
– С собой?
Он смотрел непонимающе, а потом гулко расхохотался.
– Угу. Кирилл, нет никакой другой реальности, кроме той, что дана тебе в ощущениях. В этом мире есть только ты – и всё. И никакого параллельного тебя не существует.
– Как это? Я один на все вселенные?
– Именно. Все люди единичны и уникальны. И каждый существует на все вселенные. Так что даже не ищи тут другого Кирилла Карпова – его нет. Есть ты, и только ты отвечаешь за все, что происходило и происходит, и будет происходить. Один человек и множество вселенных. Вот и получается, что гибель человека – это такое большое горе.
– Погодите, но тогда что, получается, если это правда, то мои родные погибли и в моей вселенной? И мне нет смысла возвращаться в мою реальность?
– Почти. На самом деле, судя по тому, что мы смогли определить, есть определенный временной разрыв, когда твоя семья еще жива в параллельных мирах. Так происходит, чтобы ты вернулся обратно и носа своего не показывал из родной, такой привычной реальности.
– А если я сирота, что со мной произойдет? Если мне вообще пофиг, кого терять?
– Кирилл, я точно не знаю. Ну как я тебе на этот вопрос отвечу? Я могу только предположить, что что-то произойдет, а может, и ничего не произойдет. Может, из таких людей и должны быть отобраны путешественники по различным мирам?
– А временной лаг-то – он какой? Сколько у меня времени есть до того, как произошедшее уже нельзя будет изменить?
Я сказал это и только сейчас почувствовал, как сильно сжаты кулаки. Ногти впивались в ладони. Какой уж тут чай, я сидел как на экзамене или собеседовании, боясь услышать, что все пропало.
Перед тем как мне ответить, Игорь изрядно задумался.
– Честно? Не знаю. Могу рассказать про себя. У меня ни детей нет, ни жены, ни девушки. Я вообще на истории женат да на своих музеях. А вот мама у меня еще жива и бодра, дай ей бог здоровья. Правда, должна была лечь в сердечную клинику Алмазова на операцию. Ничего особенного, ставшее привычным для современного мира, – поставить стенты.
Когда я перешел из своего мира, выяснилось, что операция прошла неудачно и мама умерла. А ведь в моем мире до операции оставалось еще семьдесят дней. Вот примерно этот срок я и поставил для себя как «разрыв между мирами». Хотя, может, это штука индивидуальная, я не знаю.
На этих словах у него запершило в горле, и он спешно затянулся трубкой, мгновенно потеряв к нам интерес. Я понял, что с Кузнецовым спешить бесполезно, и пережидал минуты молчания. Чтобы не чувствовать себя так глупо, не ощущать свою бесполезность, я развернул один батончик «Бархан», откусил половину и запил чаем. Прекрасно. Вот тот же самый «Рот Фронт», такой же соевый батончик, не особенно сладкий и с трудноопределимым вкусом. И было ради чего огород городить. Другой мир, называется.
Рядом сидела Наташа и изучала свои ногти. Судя по всему, чем-то они ее не устраивали. Она приглядывалась к ним, как если бы увидела впервые, и качала головой. В общем, к бабке не ходи, ей было так же неловко, как и мне. Я поставил себе в голове зарубку: никогда не устраивать подобных перерывов, общаясь с незнакомыми людьми. Ну вот куда это годится?
Кстати, было бы интересно узнать, Кузнецов это делает, потому что садист или самому неловко? Я перевел на него глаза – он так же самозабвенно курил. Чтобы не думать о человеке совсем плохо, я решил, что у него просто социальный интеллект низкий, не врубается он, как нам неловко пережидать такие паузы.
Игорь выбил свою трубку в блюдечко. Странно, по идее, у них в музее пепельниц должно быть как дров за баней, а он мусорит где попало. Трубку он положил рядом с блюдцем и продолжил, словно не было никакой паузы:
– В общем, я определил этот срок как семьдесят дней, но это исключительно примерная цифра, к тому же без возможности проверить ее. Вот у тебя, Кирилл, сколько дней получается?
– А какое сейчас число?
– Семнадцатое августа. А ты что, телефон не проверял?
– Как-то не до этого было.
– Не до этого. Угу. Это и есть самое главное.
На самом деле я просто потерялся в числах за последние дни. Пришлось порыться в памяти. Шестого августа они вылетали в Испанию, а возвращаться должны были двадцатого, через две недели. Тоже не бьется число никак. С другой стороны, плевать на разности и непонятки. Здесь семнадцатое, а попал в Старый Плёс я спустя трое суток после их отъезда. Итого… По идее, десятое должно сегодня быть.
– Ну значит, считай, у тебя осталось семь дней разрыва. Вот за это время тебе и надо вернуться обратно. Не получится – событие осуществится, и вернуть обратно его не получится никаким образом, ни с чеком, ни без чека.
– Три! – внезапно в установившейся тишине выкрикнула Наташа.
Игорь удивленно поднял бровь.
– Чего «три», Наташа, подскажите? – он почему-то обращался к ней на «вы».
– У меня, если память не изменяет, осталось всего три дня разницы.
Игорь выглядел очень удивленным.
– Всего три дня, вы точно ничего не путаете?
– Нет, все точно. Мы на дачу в Вырицу поехали в четверг двенадцатого, еще и шутили по этому поводу всю дорогу – встретим ли завтра маньяка или кто-то из нашей компании и сам маньяк. Было это позавчера, сегодня, значит, четырнадцатое июля должно быть.
– Августа, – поправил я Наташу.
– Августа? – она задумалась. – Какого августа, если у нас еще июль. Я же тебе говорю, что мы за черникой поехали, в июле только первая и пошла.
– А яблоки в Старом Плёсе тебя не смутили в начале июля? Блин, да там на ветках должна еще только зелень висеть, не более того.
– Кирилл, я что, похожа
