коньячкамъ прошелся, но самымъ деликатнымъ манеромъ. Ну, такъ ты разсуди только: что такое для меня два крюшона на протяженіи полусутокъ? Слѣдственно, я нахожусь въ обладаніи всѣмъ моимъ интеллигентнымъ естествомъ. А ты, Сизифъ, взвинчивая свою несчастную нервную систему чайнымъ отваромъ, отъ этого античеловѣческаго упражненія совсѣмъ, я вижу, одурѣлъ и не поймешь моей притчи. Поэтому нравоученія будешь получать исподоволь, по капелькамъ. Не ожидалъ я такого наслажденія, какое сегодня поднесла мнѣ волжская Фрина. Она съ Волги, Николаичъ, и зовутъ ее… нѣтъ, не скажу, какъ зовутъ… Не хочешь къ ней поѣхать?
— Убирайся!
— А тебѣ какъ-бы было полезно. Вотъ-бы ты тутъ всю механику изучилъ и увидалъ-бы, на какихъ гусей работаешь.
Прядильниковъ привсталъ и съ нѣкоторымъ любопытствомъ взглянулъ на Алешу.
— Что такое, что такое? Какую механику, что ты болтаешь?
— Сказано тебѣ: поученіе будешь получать по капелькамъ. Коли сразу тебѣ все разсказать, ты ругаться пачнешь, буркнешь, что я съ пьяныхъ глазъ тебя морочу. А ты дай срокъ. И у Фрины пройду полную выучку и тогда въ твое поученіе такой фельетонъ изображу, въ свифтовомъ родѣ. Ужь какъ я тебя ни люблю, Николаичъ, а пронять нужно.
Прядильниковъ присѣлъ на диванъ и сталъ въ упоръ глядѣть на Карпова.
— Послушай, Алеша, — заговорилъ онъ мягче: — что это за загадки? У какой ты Фрины былъ? У содержанки какой-нибудь? Чья содержанка?
— Николаичъ! Не смѣй цинически выражаться! Какая тутъ содержанка? Древне-аѳинская жрица Кпприды. И какъ я награжденъ Провидѣніемъ за то, что торжественно распрощался съ прелюбодѣяніемъ. Нѣтъ, теперь тю-тю! Третьяго дня я еще барахтался въ нечистоплотномъ корытѣ адюльтера, а вчера вступилъ въ новый періодъ…
— Ну, какой періодъ? На счетъ содержанокъ станешь прохаживаться!
— Безъ цинизма, Николаичъ, безъ цинизма; содержанки тутъ никакой нѣтъ, а есть Фрина и Алкивіадъ. Ха, ха, ха!… Божья коровка отправляется къ пауку. Курьера за нимъ присылаютъ. «Пожалуйте, молъ, трудолюбивая пчела, мы въ васъ надобность ощутили, вы намъ наши техническіе люмьеры разверните. Мы васъ хотимъ натравить на другую шайку и, доведя васъ до зеленаго змѣя, подѣлимся съ тою шайкою барышомъ!!»
— Что ты брешешь, Алешка?
— Алкивіадъ-же тѣмъ временемъ устремляется къ Фринѣ. Тамъ они, на алтарѣ любви и свѣтлыхъ утѣхъ жизни, обозрѣваютъ все коловращеніе людской суеты и взапуски хихихаютъ и надъ воротилами, и надъ ихъ наивными чернорабочими.
— Чортъ! — крикнулъ Прядильниковъ: — да ты это надо мной, что-ль, издѣваешься? Говори, у кого ты былъ, съ кѣмъ безобразничалъ, чья эта баба?
И Прядильниковъ началъ теребить Карпова за рукавъ.
— Чья баба? Эту номенклатуру я еще принимаю. Да если-бъ я тебѣ сказалъ, чья и чт0 она мнѣ повѣдала, ты бы сталъ сразу безумствовать. А ты подожди, дай мнѣ полегоньку тебя исправить; а теперь пора спать. Если ты сейчасъ-же не ляжешь, я насильно тебя уложу.
Карповъ поднялся съ дивана и подтащилъ Петра Николаевича къ кровати.
— Алешка! — кричалъ тотъ: — что за дурацкая мистификація? Разсказывай все!
Халатъ былъ стащенъ съ плечъ Прядильникова. Его фигурку взяли и положили на постель, закрыли пологъ и заставили кровать стуломъ.
— Ты разбойникъ, Алешка! — кричалъ Прядильниковъ, барахтаясь въ постели.
Ему въ отвѣтъ раздались протяжно произносимыя слова:
„Были тутъ послы, софисты, „И архонты, и артисты, „Онъ рѣчами овладѣлъ, „Хохоталъ надъ мудрецами“…
— Слышишь, Николаичъ? Хохоталъ надъ мудрецами!?
— Уродъ!
„Хохоталъ надъ мудрецами „И безумными глазами „На прекрасную глядѣлъ“.
— Выспись хорошенько, авось поумнѣешь.
И смѣхъ Карпова продлился вплоть до его комнаты, гдѣ и затихъ.
Петръ Николаевичъ старался самъ заснуть; но это ему не удавалось. Онъ началъ ежесекундно переворачиваться съ боку на бокъ. Сонъ бѣжалъ отъ его утомленныхъ глазъ. Внезапный приходъ Алеши, его веселость, его прибаутки и насмѣшки возбудили Прядильникова совершенно особеннымъ образомъ. Его любопытство было не на шутку задѣто полунамеками Карпова о той Фринѣ, съ которою онъ вступилъ въ интимыя отношенія такъ анекдотически быстро. Онъ слишкомъ хорошо зналъ, что Карповъ, при всемъ своемъ балагурствѣ, не сталъ-бы пускать такихъ язвительныхъ ногъ, если-бы онъ въ самомъ дѣлѣ не узналъ чего-нибудь такого, что Прядильниковъ долженъ былъ-бы знать раньше его.
«Что онъ брешетъ», перебиралъ Прядильниковъ въ своемъ раздраженномъ мозгу, ворочаясь въ постели: «кто эти пауки? Что могла ему разсказать эта баба? Это онъ шалитъ; я отъ него добьюсь, кого она обрабатываетъ. А, впрочемъ, чортъ съ ней! Очень мнѣ нужно! Я работаю для себя и для своей идеи…»
Онъ хотѣлъ было продолжать раздумывать на тэму служенія своей идеѣ, но нить оборвалась. Ему стало очень жутко. Какое-то оскорбляющее предчувствіе забороздило ему душу. Обрывки прежнихъ думъ начали приходить и колоть его достоинство. Невольно кинулъ онъ мысленный взглядъ на свою тревожную, безцвѣтную жизнь, и всѣ его текущіе интересы представились ему, какъ мечта, до жалости смѣшная.
«Дуракъ Алеша!» вырвалось у него послѣ часоваго метанія по постели.
Онъ забылся, наконецъ, подъ тяжестью нѣсколькихъ ночей, проведенныхъ безъ сна.
XI.
Надежда Сергѣевна Загарина ждала свою Лизу изъ гимназіи. Здоровье ея совсѣмъ поправилось, но она чувствовала еще нѣкоторую вялость и продолжительное писаніе утомляло ее сильнѣе, чѣмъ-бы она этого хотѣла. Судьба ея послѣдняго перевода показала ей, что надо, во чтобы то ни стало, добиться поденной работы. На личныя хлопоты, ходьбу, разузнаванія Надежда Сергѣевна еще не рѣшалась. Она себя не мало упрекала въ барствѣ; но неумѣнье ея было совершенно другаго происхожденія. Доживши до лѣтъ, когда слагается въ себѣ самомъ сознаніе своихъ силъ, Надежда Сергѣевна не высвободилась изъ тисковъ необычайной, почти болѣзненной скромности. Она была вполнѣ убѣждена въ томъ, что, строго говоря, ни на что не способна. Искала она дѣятельности, какъ мать ребенка, котораго надо поставить на ноги, и какъ женщина, дѣятельная умомъ. Но десятокъ разъ на дню Надежда Сергѣевна горько упрекала себя въ претензіи, неоправданной вовсе ея пригодностью къ какому-нибудь серьезному дѣлу. Въ настоящую минуту ей ничего больше не хотѣлось, кромѣ самаго обыкновеннаго заработка. Она рада была бы найти въ тяжеломъ механическомъ трудѣ забвеніе какихъ бы то ни было высшихъ порываній…
Судьба этой женщины, по внѣшности, была самая обыкновенная. Она родилась и воспиталась въ семьѣ бѣдныхъ трудолюбивыхъ людей, въ семьѣ учителя гимназіи. Лѣтъ восемнадцати пошла она въ гувернантки, а года черезъ три вышла замужъ за человѣка съ хорошими средствами, который тотчасъ послѣ свадьбы уѣхалъ за-гра-ницу, гдѣ они и жили безвыѣздно около четырнадцати лѣтъ. Мужъ Надежды Сергѣевны принадлежалъ къ нерѣдкимъ на Руси людямъ, страдающимъ какою-то роковою неумѣлостью въ подъискиваніи себѣ подходящей дѣятельности. Онъ долго и разносторонне учился, очень много зналъ, одушевленъ былъ прекраснѣйшими побужденіями и кончилъ бѣгствомъ изъ Россіи. Примкнуть ему не удалось ни къ
