СДПГ, которых давно требовал Бисмарк и которые теперь служили основанием для подавления партии и преследования ее лидеров.
Но даже «Закон о социалистах» отражал двойственный характер политического устройства империи: с демократической точки зрения он представлял собой репрессивный, авторитарный инструмент, не имеющий легитимности в рамках правового государства, на основании которого за период его действия с 1878 до 1890 года около 1500 человек были подвергнуты преследованиям по политическим мотивам и осуждены на тюремное заключение. Однако с точки зрения абсолютистского понимания государства «Закон о социалистах» был половинчатой мерой, поскольку оставлял социал-демократам места в парламенте и право голосовать и выставлять свою кандидатуру на выборах. Кроме того, действие этого закона было ограничено по времени, поэтому каждое его продление сопровождалось активными дебатами. Если сравнить этот закон, например, с подавлением Парижской коммуны во Франции в 1871 году, когда погибло более тысячи человек, и с беспощадными преследованиями социалистов в последующие годы, то становится понятно, какие варианты казались возможными в то время[8].
В конечном итоге закон, задуманный ради подавления социалистов, принес пользу скорее именно тем, против кого он был направлен. Ведь только в условиях преследований СДПГ прочно консолидировалась в политическом и культурном отношении. Миф о солидарности рабочего класса зародился в связи с «Законом о социалистах» и с забастовками, часть которых, особенно забастовки рурских шахтеров в конце 1880‑х годов, была кроваво подавлена. Именно на этом этапе радикальная теория Маркса и Энгельса утвердилась в качестве обязательной партийной теории. В существующем государстве, как, казалось, свидетельствовал «Закон о социалистах», освобождения от эксплуатации и угнетения ожидать не приходилось. Поэтому вся надежда организованных рабочих была направлена на его сокрушение, на революцию. Хотя у них не было точного представления об этой революции, а тем более о степени насилия в ней, все же теперь, столкнувшись с политикой угнетения, они уже не хотели думать о возможности перемен в рамках существующего общественного строя – пусть даже неуклонно растущая доля их, рабочих, голосов на выборах в рейхстаг противоречила этому убеждению[9].
С принятием законодательства против социалистов «либеральная эра» завершилась. Вредные для торговли протекционистские таможенные тарифы рейхсканцлер летом 1879 года провел через рейхстаг голосами консервативных партий и Партии центра. После успешного для католиков завершения «культуркампфа» эта «черно-голубая»[10] констелляция представляла собой альтернативу сотрудничеству с либералами, поскольку в Партии центра были могущественные силы, которые в основном были согласны с прусскими консерваторами в том, что касалось интересов сельского хозяйства и сельского населения, а также неприятия либерального «модерного» образа жизни.
Именно с помощью этого большинства, сдвинувшегося вправо, Бисмарк и смог добиться принятия законов, которые заложили основу его социальной политики, направленной прежде всего против двух его внутренних политических противников: она должна была выбить почву из-под ног у социал-демократии, освободив рабочих от самой тяжкой нужды, и в то же время разрушить либеральный принцип невмешательства государства в экономические дела, который Бисмарк считал одной из причин роста популярности радикальной рабочей партии. Отступая от прежних принципов помощи бедным, социальные законы впервые установили юридическое право граждан на вспомоществование по достижении ими предельного возраста и в случае утраты ими трудоспособности вследствие болезни или несчастного случая. Страховые взносы при этом распределялись пополам между работодателями и работниками, а в случае пенсионного страхования – между работниками и государством.
В других странах переживавшей индустриализацию Европы подобная система социального обеспечения была создана значительно позже. Это лишний раз свидетельствует о том, что социальные противоречия, вызванные индустриализацией, в Германии воспринимались особенно остро, как нечто совершенно нестерпимое, хотя реальные масштабы бедствий трудящихся здесь были во всяком случае не больше, чем в других европейских промышленных регионах. Представление, что государство отвечает за благосостояние своих граждан, что оно обязано обеспечить им определенную социальную защищенность, с тех пор закрепилось в немецкой концепции задач государства и стало одним из краеугольных камней политического мышления в этой стране[11].
Что же касается финансовой реформы, которая была срочно необходима ввиду совершенно неудовлетворительной финансовой базы империи, Бисмарк не сумел набрать в рейхстаге большинства голосов «за» среди консерваторов и Партии центра. Эта зависимость от парламентского большинства была для строгих противников парламентаризации в правительстве империи весьма и весьма неприятным обстоятельством. Канцлер пытался противодействовать этому путем урезания полномочий рейхстага, его роспуска и едва завуалированных угроз государственного переворота, но большого успеха не достиг.
Ситуация изменилась лишь в середине 1880‑х годов, когда произошла реорганизация партийного ландшафта. Политический либерализм раскололся. Левые либералы вышли из Национально-либеральной партии, которая, таким образом, качнулась вправо и теперь вместе с консерваторами составляла более стабильную парламентскую основу для политики Бисмарка до конца 1880‑х годов. Это на короткое время обеспечило рейхсканцлеру достаточную парламентскую базу для реализации некоторых своих целей, например дальнейшего укрепления армии, форсированной германизации восточных провинций Пруссии, населенных преимущественно поляками, улучшения финансов рейха за счет соответствующих акцизов и продления срока действия закона против социалистов. Однако в 1887 году очередное резкое повышение пошлин на зерно (в пять раз по сравнению с уровнем 1879 года) все же встретило возражения со стороны национал-либералов. Понадобилась поддержка Партии центра – и снова парламентская опора рейхсканцлера исчезла.
В этой ситуации смерть сначала императора, а затем кронпринца и последующее воцарение совсем молодого Вильгельма II создали новую ситуацию. В то время как Бисмарк хотел продлить действие закона против социалистов, ограничить социальную политику и продолжить борьбу против власти рейхстага, новый монарх взял курс на усиленную интеграционную политику в отношении рабочего класса. Когда консерваторы и национал-либералы проиграли выборы 1890 года, основа для политики, которую проводил канцлер, больше не просматривалась. Следствием этого стала отставка Бисмарка.
Однако вздох облегчения по поводу его ухода был основан на обманчивых надеждах. Вскоре выяснилось, что трудности, с которыми столкнулся старый канцлер, были связаны не столько с его личностью, сколько с архитектурой имперской политики. Многие сетовали на то, что империя не способна к политическому действию. Имелись два способа быстро, раз и навсегда исправить эту проблему: один заключался в том, чтобы делать ставку на решительную парламентаризацию и либерализацию. Однако такого решения не допускал существующий расклад сил: оно встретило бы ожесточенное сопротивление со стороны короны, бюрократии, военных, крупных аграриев и консерваторов, а его сторонники не образовывали единой фаланги. Другим вариантом был последовательный отход от парламентаризма и установление авторитарного правления. Это, вероятно, повысило бы политическую дееспособность империи, но вызвало бы и сопротивление мощных сил – социал-демократов, левых либералов, части Партии центра и национал-либералов и, наконец, подавляющего большинства населения. Одним словом, для конституционной диктатуры в Германии было явно уже
