в решающей степени способствовали три фактора: модернизация администрации и инфраструктуры, огромный экономический подъем и появление имперского национализма, который воспринял сильные либерально-национальные традиции предыдущих десятилетий и перекодировал их в терминах авторитарно-милитаристского государства.
Что касается модернизации инфраструктуры и управления, то самые важные предпосылки для нее были созданы уже в первые десять лет существования нового государства: на всей территории империи была введена свобода предпринимательства, унифицированы меры и веса, введена единая валюта, гармонизировано уголовное право, организована сильная, независимая судебная система, созданы центральные имперские ведомства (почтово-телеграфное, статистическое, здравоохранения и другие), проведена реформа окружных и провинциальных регламентов, еще носивших позднефеодальный характер. Реформы этих лет заложили основу для необычайного экономического подъема в последующие десятилетия[4].
Создание модерного централизованного государства с его широкими полномочиями в области экономики, права и администрации было одной из основных характеристик развития Германии в период между 1871 и 1890 годами и, несомненно, это была история успеха. Однако поднялось и сопротивление со стороны всех тех групп, которые были заинтересованы в сохранении существующих структур и опасались влияния модерна на их традиционный образ жизни. Во-первых, это касалось сельского населения, особенно в отсталых районах востока Германии. Здесь страх крестьянства, что силы либеральной рыночной экономики уничтожат основы его жизнеобеспечения, смешивался с заинтересованностью юнкеров и крупных сельских хозяев в сохранении существующего соотношения сил на селе. Так было во всех европейских странах на этом этапе трансформации из аграрного в индустриальное государство, но в Германии политическое влияние аграриев особенно долгое время оставалось особенно сильным. Здесь уже на раннем этапе проявились признаки структурного конфликта, который уменьшал внутриполитическую подвижность империи и в то же время приводил к непропорциональному учету интересов сельского хозяйства[5].
Во-вторых, либеральные реформы встретили сопротивление со стороны католиков – фактически везде, где государственная администрация вторгалась в области, которые ранее были исключительной прерогативой церкви. Это касалось, прежде всего, надзора за школами, профессиональной подготовки священников и вопросов регистрации брака. Когда католики, политически представленные Партией центра и поддерживаемые папой римским, подняли бурю протеста против реформ, Бисмарк вместе с национал-либералами, которые тут были особенно усердны, развязал ожесточенную антикатолическую кампанию, в ходе которой священники, политики из Партии центра, католические ассоциации и газеты подверглись массированному давлению.
Однако с точки зрения результата «культуркампф» был катастрофой для Бисмарка: Партия центра и духовенство смогли сохранить важные права и пережили нападки невредимыми, даже наоборот – значительно окрепнув. Это же касалось и католической среды, которая теперь стала еще более обособленной, самозамкнутой и подчеркнуто традиционалистской, а ее интегративная сила еще выросла. Стало очевидно, что католическая треть населения встретила ускоренную модернизацию преимущественно с недоверием, неприятием и решительным сопротивлением – в этом ее поддержал Ватикан, в соответствующих папских декларациях осудивший модерный мир в целом и рационализм в частности[6].
Но в рядах буржуазии, в большинстве своем придерживавшейся национально-либеральных взглядов, в первые годы после основания империи преобладал оптимизм, и экономический подъем, казалось, подтверждал его обоснованность. Это настроение, однако, принципиально не изменилось и тогда, когда германская экономика, переживавшая до того стабильно высокую конъюнктуру, в 1873 году стала заметно хромать. Оборот, цены и прибыль ухудшились, а ряд отраслей промышленности, особенно угольная и сталелитейная, впали в кризис, вызванный перепроизводством и спекуляцией. Это привело к усиленной рационализации и повышению производительности труда, что в среднесрочной перспективе оказало на экономику Германии положительное влияние. Однако для современников это был первый кризис такого рода, и не было ни экономической теории для его объяснения, ни основанных на опыте знаний о том, как с ним справиться.
Поэтому шок от так называемого «кризиса грюндерства» (1873–1879) привел к далеко идущей переориентации значительной части буржуазии: критика принципов либерализма стала громче – она относилась к свободной рыночной экономике, в значительной степени независимой от государства, к свободной торговле, но также и к политическим принципам либералов. Прежде всего, все громче звучал призыв к усилению государственного вмешательства в экономику: оно должно было защитить национальный рынок от все более ощутимой конкуренции из‑за рубежа и снизить риски для немецких производителей, связанные с промышленным капитализмом. Это тоже не было немецкой особенностью. В других странах, например во Франции, призыв к введению защитных таможенных тарифов был не менее настойчивым, чем в Германской империи. Однако последствия этих защитных мер особенно сильно ощущались в Германии, поскольку высоких ввозных пошлин требовали не только на промышленную, но и на сельскохозяйственную продукцию, что позволило бы поддерживать высокие цены на продовольствие в течение длительного периода времени и, таким образом, препятствовало бы проведению радикальной рационализации, особенно там, где она была бы особенно необходима: в сельском хозяйстве.
Еще одним источником конфликта было обращение государства с социал-демократами. В 1875 году две дотоле независимые рабочие партии объединились в Социалистическую рабочую партию и, поскольку они отвергали созданное Бисмарком национальное государство как авторитарное и недемократическое, он с самого начала заклеймил их как «врагов рейха» и боролся с ними. Это заставило организованных рабочих, как и католиков до них, еще дальше уйти в свой мир, состоявший из ассоциаций, кооперативов, газет и профсоюзов. Вскоре он превратился в изолированный альтернативный мир. В то же время политическое значение социал-демократии неуклонно росло. Уже в 1877 году объединенная партия получила 9,1 процента голосов избирателей в целом по стране, а в крупных промышленных регионах, таких как Саксония и Берлин, она даже достигла почти 40 процентов. Это очень раннее и успешное распространение социалистически ориентированной рабочей партии является одной из особенностей немецкой истории; ни в одной другой стране не наблюдалось подобного развития на этом этапе. Это было обусловлено, с одной стороны, особенно быстрым становлением рыночного капитализма и связанным с ним формированием класса наемных рабочих. Традиционные формы организации ремесленников, которые теперь стали наемными рабочими, могли быть перенесены в новую ситуацию, так что политические и профессиональные союзы промышленных рабочих были сформированы очень рано. С другой стороны, основание германской социал-демократической партии было также реакцией на политический союз либералов с консерватором Бисмарком при основании рейха. В результате либеральная партия утратила способность создавать коалиции с силами левее себя, что подготовило почву для быстрого появления левой, радикальной рабочей партии[7]. Существование и распространение такой радикальной альтернативы существующему государственному и общественному строю вызвало глубокую тревогу у немецкой буржуазии, которая с этого момента более чем на полвека стала одним из основных аккордов внутренних политических настроений. Когда в начале лета 1878 года были совершены два (неудачных) покушения на жизнь императора, страх буржуазии перед революцией принял такие масштабы, что либералы даже отказались от своей оппозиции исключительным законам против
