сказала Делия. — Это другая история, до которой мне нет никакого дела, потому что Геракл был мертв, когда разбойничья шайка, именуемая войском ахейцев, отплыла в Трою из Арголидского залива.
Майон молчал. Слишком многое рушилось. То, чему он привык верить с детства, почти все приходилось осмысливать по-иному, и мир, каким он был для Майона прежде, уходил невозвратно. Ему было больно, но он не жалел, что это случилось именно с ним.
— Каждый знает лишь часть истины и не желает сложить эти части в целое.
— Вот именно, — сказала Делия. — Меня интересует лишь Геракл. К сожалению, Архилох не сделал так, как мне хотелось бы.
— Ты его знала?
— Разумеется, — сказала Делия, и в ее голосе прозвучала неизвестно к чему относящаяся злоба. — Упрямейший фанатик истины, заменившей ему всех богов. Ведь ты не такой же, правда?
— Боюсь, что я дольше, чем нужно, не мог понять, какой я, — медленно сказал Майон, словно осваивая недавно выученный язык. — Что делать, мы сплошь и рядом растем на ощупь, как зерно в земле. Но теперь знаю твердо: если Архилох видел смысл и цель жизни в служении истине, то я именно такой. Что с ним случилось?
— Он погиб после резни, которую приписали пьяному Гераклу, истребления кентавров.
— А его рукопись?
— Есть одна-единственная копия, неизвестно где затерявшаяся. А сама рукопись — здесь.
Делия коснулась укрытого медвежьей шкурой предмета, похожего очертаниями на сундук или ларец. Майон невольно потянулся к нему, но его ладонь задержала маленькая, сильная рука.
— Подожди, — сказала Делия. — Сначала выслушай меня. Я отдам тебе рукопись Архилоха. Кроме того, расскажу тебе о Геракле все, чего нет в рукописи, чего никто не знает. И ты напишешь о жизни Геракла так подробно и ярко, как никто. Ты создашь вещь, равной которой не было. Но…
— Что? — Майону передалось ее волнение.
Делия придвинулась к нему, ее губы были совсем близко, и от нее исходили печальные и сладкие запахи осени. Ее голос обволакивал:
— Но с одним маленьким условием. В твоем произведении должна быть и я. Это я вдохновляла Геракла на подвиги, это я была его единственной, верной, преданнейшей любовницей, советчицей и другом. Это я подсказывала решения, вдохновляла и вознаграждала. Везде, всегда, всюду — я. Ты меня хорошо понял? Пусть все узнают, кем я была для Геракла, чем он мне обязан. Посмотрим, как тогда завертится от зависти весь этот сброд на Олимпе. Ну? Что молчишь?
Словно холодом пахнуло от очага, и образ прекрасной охотницы, свободной от пороков большого мира, потускнел, погас.
— Нет, — сказал Майон, — это невозможно. Мы только принизим Геракла, изобразив его куклой, жившей твоей волей и желаниями. И ты прекрасно это понимаешь.
Что-то умирало в его душе, что-то прекрасное и гордое. «Артемида, Делия, независимая хозяйка лесов и Луны, — горько подумал он, — а я так в тебя верил, возможно даже, был чуточку влюблен».
Делия придвинулась к нему еще ближе, ее волосы ласкали лицо, жаркий шепот пьянил:
— Майон, женщина, даже если она богиня, всегда преклоняется перед мужчиной, наделенным какими-то особенными достоинствами. Ты станешь великим поэтом. Не думай, что я предлагаю тебе себя как взятку, считай меня наградой, которую ты заслужил. Я буду верной и покорной, любящей и преданной. Со мной ты узнаешь счастье, какого тебе в другом случае никогда не иметь. Майон, любимый мой, все будет прекрасно, только сделай так, как я хочу.
Он терял разум и способность противоречить — от этого шепота, этих губ, нежной кожи под ладонями, чувствовал, как растворяется его воля, и он тонет в жарком шепоте, определяющем его судьбу и славу.
Но тут что-то произошло. Словно отдернулась завеса в летний солнечный день, и ему увиделся Геракл — независимый и добрый, могучий и непримиримый, он смотрел хмуро, в его взгляде были упрек и сожаление. Невыразимым усилием Майон всплывал на поверхность, и расступилась тяжелая вода сладкого дурмана.
— То же самое ты говорила Архилоху? — спросил он, отводя ее ладони.
И понял по глазам Делии, что угадал. Ее лицо исказилось то ли злостью, то ли болью. Майону показалось, что сейчас она разрыдается, громко и безутешно, как обычная женщина. Нет. Она справилась с собой, в ее глазах полыхала ненависть.
— Уходи! — яростно прошептала она. — Уходи, или я крикну своих собак.
Майон протянул руку к ларцу. Делия отвернулась, и он решился, откинул крышку, вынул пачку листов, завернутых в узорчатую сидонскую ткань. Делия ему не препятствовала.
— И вот еще что, — сказал он. — После этого разговора приходится поневоле критически взглянуть на некоторые общеизвестные события. Я имею в виду знакомую всем историю о том, как ты волшебством задержала идущие к Трое корабли, и Агамемнон, чтобы умилостивить тебя, был вынужден принести тебе в жертву свою дочь Ифигению. Я уверен, что ничего подобного не было. (Она отвернулась и молчала.) Ведь правда не было, Делия?
— Не было, — сказала она тихо. — Никакого отношения я не имею к этой проклятой войне. Доволен теперь?
— Да, — сказал Майон. — Потому что в этой истории, будь она правдой, ты была бы достойна лишь осуждения за жестокую и нелепую прихоть.
Она зажмурилась и потрясла головой:
— Убирайся…
У выхода он обернулся. Делия стояла на коленях на медвежьей шкуре посреди рассыпанных золотых стрел, метких, но бесполезных сейчас, уронив руки, смотрела на него, и он едва не поддался ее умоляющим глазам. Хотелось вернуться, приласкать и утешить, сделать все, как она хочет, но этим он предал бы Геракла, доброго и могучего. Нужно было выбирать, и Майон выбрал. И ничего тут нельзя было сделать — ни утешить, ни объяснить.
Майон вышел из пещеры. Собаки не сдвинулись с места, но злобно зарычали вслед, и это рычание сопровождало его, пока он не выбрался из леса на ведущую к Спарте дорогу. Он понял, что талант — оружие и сила, к которым относятся с уважением даже боги; что люди сильнее богов, пусть и не всегда. Он чувствовал, что прежним не будет никогда, что отыскал свою дорогу и должен ею идти, что бы ни ожидало за поворотом.
— Спасибо, Делия, — сказал он, обернувшись к безмолвному лесу. — Ты и не представляешь, что дала мне.
10. ЕЛЕНА СЕГОДНЯ
Эттей, занимавший во дворце какую-то ничтожную должность, но, как это часто бывает, имевший немалое влияние, внешним обликом был низенький, живой, с очень подвижным лицом, способным за минуту сменить множество выражений. Порой маски менялись молниеносно, без всякого соответствия с тем, что он в этот миг говорил, все время он играл, и догадаться, каков же он
