и синее-синее; пахло росой, озоном, песчаной пылью, мелкой луговой живностью и стрекозами, — безо всякого челоческого следа.
А потом над горами сверкнул силуэт.
xv
Она была… волшебная.
Да, это правильное слово: волшебная. Такими бывают прекрасные героини страшных сказок до того, как чудесное приветливое лицо сползёт с них, как бумажная маска, и обнажит череп с пустыми глазницами и серые наточенные зубы.
Ещё она была странная, даже для лунной.
Говорят, лунные уже рождаются взрослыми, — или, может быть, прячут младенцев среди людей и забирают в свои друзы, когда приходит время. Но эта девочка, несомненно лунная, была подростком лет четырнадцати на вид или даже младше. Вся угловатая и какая-то дёрганая, она была одета в кошмарно обтягивающий ярко-фиолетовый комбинезон, который сидел на ней, как вторая кожа, а её совершенно белые волосы были заплетены в добрый десяток косичек, и каждая косичка перевязана лентой своего цвета.
За спиной у девочки хлопали крылья. Полупрозрачные и сияющие, они казались собранными из воздушных потоков, хотя были, должно быть, сделаны из чистого света.
Обуви девочка не носила, а из аксессуаров — только крупные часы с какими-то надписями.
— Ух ты, — девочка была ужасно рада меня видеть, тараторила и суетилась. — Действительно! Настоящая зверушка! Что у вас говорят? Что делают? Вы уже поймали Крысиного Короля? Или нет, я знаю! Ты, наверное, принесла мне письмо! Дай, дай, дай!
— Извини, — я развела руками, — у меня нет для тебя письма. Меня зовут Олта, я здесь просто… гуляю.
— Фи, — расстроилась девочка. Её жёлтые глаза очень косили: левый смотрел прямо на меня, а правый гулял сам собой и иногда укатывался назад, оставляя видимым только белок. — А хочешь, я покажу тебе НЛО? Или нет, нет, я знаю! Я покажу тебе своё любимое место! Идём!
Теперь она, наконец, приземлилась, схватила меня за руку и потянула в ковыль.
Он оказался мягким, точно шёлковым, и рос не из земли, а из мельчайшего серебряного песка, такого тонкого, что он казался пылью. Ноги проскальзывали на нём, разъезжались, плотные ряды трав били в грудь и лишь затем расступались, а девочка тянула меня к стоящему у обрыва кривому мёртвому дереву.
Здесь было холодно и чуть кружилась голова. Сухие ветки топорщились в небо когтями, край ствола казался обгорелым, а в коре кто-то вырезал ножом знаки, похожие чем-то на знаки изначального языка.
— Ты умеешь читать? — деловито спросила девочка.
— Такое? Не умею.
— Я тебе помогу. Это значит: меннекюрялё, по-вашему: «обещаю помнить». Красиво, правда?
Меннекю.. тьфу, язык сломать можно.
— Красиво. А это… про что?
— Ну…
Девочка прыгала по веткам, совсем не боясь свалиться вниз, — воздушные крылья держали её, словно невесомую. Привстала на цыпочки, едва касаясь большими пальцами ног тоненькой веточки, приложила ладонь к глазам, а потом спрыгнула вниз и рассмеялась:
— Ну так — вот!
Отсюда, сверху, следы от скатившихся по склону колёс казались ненастоящими, — будто не живой склон, а макет, в котором чья-то шальная рука вычертила кривые раны-бугры. Теперь они заросли кустарником, спрятались, затянулись, но остались уродливыми шрамами.
— У вас… помнят о Марпери?
Девочка пожала плечами. А потом опять развеселилась и сказала театральным шёпотом:
— Это наша маленькая тайна! Видишь, мы обводим знак и вот здесь крест? Наш секрет! Как в том детективе, где три друга украли у подгорного короля золотые деньги, но один умер, второй оказался в тюрьме, а третий завещал своей дочери…
— …а потом тот, кто в тюрьме, стал присылать ей таинственные письма и грозить проклятием, — подхватила я. — Я читала!
Это были детские приключенческие детективы, лёгкие и при этом загадочные. Они выходили серией в мягких обложках, на газетной бумаге, и редко попадали в библиотеки, но стоили недорого, — и я до сих пор иногда перечитывала полюбившиеся истории.
— Да-а-а?.. А какую ты любишь больше всего?!
— Про чёрную руку! Где Меленея встечает пару, а он оказывается криминальным гением, и они вместе…
— А мне про катафалк нравится, — протянула лунная. Любовь ей была, похоже, не слишком интересна. — Где по чёрному-чёрному городу катится чёрный-чёрный…
Так мы болтали про детективы, а вокруг шептался ковыль, будто прислушивался тоже. И почему только эта девочка показалась мне страшно-прекрасной? Девочка как девочка; даром что лунная.
Когда мы были маленькими, Гай ужасно боялся мокриц. А какой бывает дом без мокриц? Мокриц у нас было достаточно. Они прятались под влажной тряпкой у двери, под ведром умывальника, за веником, а в дождливые года и под кроватью. Завидев мокрицу, Гай сразу принимался верещать.
Я тоже не любила мокриц. Противные, склизкие, они шевелили своими лапками и усиками, и от этого сразу хотелось чесаться. Но Гай всегда ухитрялся испугаться первым. А я, пока глупо моргала, успевала привыкнуть к виду убогих созданий и найти в них что-нибудь, достойное уважения.
А лунная девочка была куда лучше мокрицы, честно говоря.
— Мне казалось, в наших местах не бывает лунных, — я сказала это, когда она оттараторила краткий пересказ детектива про жужжащее привидение и остановилась перевести дух, — нам говорили, что здесь «померк свет», всё закрыли, все уехали…
Девочка нахмурилась, надула губы и протянула:
— «Все»? А моё имя не называют?
— Твоё имя?
— Оно мне не нравится, — недовольно сказала лунная. — По-вашему меня зовут Оставленная. Но это глупости! Меня никто не оставлял. Я просто живу здесь, да и всё.
— Одна?
— А кто ещё нужен?
Я отвела взгляд.
— И у тебя здесь… своя друза?
— Вооон там, — она ткнула пальцем в сторону гор, но с нашего места ничего не было видно. — Над шахтой. Я ещё звенящие мосты себе сделаю, как на западе!
— Наверное, одной скучно.
— Ерунда. Я умею смотреть в разные места, — похвасталась она. — Одним глазом туда, другим — сюда! Очень удобно! Жалко, что ваши так редко приходят. Вот лет пять назад был мальчик… потом встретил свою и уехал. Писать обещал. Но ты же не принесла писем? Значит, наврал. Ну, Ллинорис ему судья.
— Обниму тебя. Можно?
Девочка покосилась на меня странно, но придвинулась ближе. Я обняла её за тонкие плечи, погладила по волосам. Она едва доставала мне до плеча, пахла одним только гретым воздухом и была вся какая-то звенящая внутри, дрожащая, как будто замёрзла — или не была уверена, что ей вообще требуется тело.
Так мы простояли несколько минут, а потом девочка завозилась, расфырчалась, сдула косичку с лица и забралась на самый верх дерева.
— Хороший здесь свет, — сказала она подчёркнуто независимым тоном. — Зря они все уехали.
— А почему тогда?
— Да кто же их
