холостяк и любитель женщин крестил семейство Волни в православие. До этого мы относились к евангелистской церкви. Он полюбил свою Даринку, видите и сами, какая была красавица. Тесса отметила брошь в форме тюльпана на прекрасно выписанной блузе с пышными рукавами. Дочь священника Берича, а он был гневлив и резок. И слышать не хотел, чтобы его единственная дочь вышла за гусита, так он, в родительской ярости, называл своего будущего зятя. Даринка говорит: или за него, или в Дунай с обрыва, для меня это не пустая фраза, а истинная правда. Что оставалось гуситу, как не поменять веру. Дело было сделано в три недели. Очень уж он спешил. На третий день после Рождества крестился, на Богоявление помолвлен, и женился на свою новую, а нашу теперешнюю славу[13], Святого Атанасия, которая приходится на 31 января. Позже бывший гусит отвечал на ектении так, что люди специально приезжали из окрестных деревень послушать его теплый баритон, а протоиерея Берича было еле слышно. Янко придумал лекарство для прокисшего вина. Насыпать в бочку полведра еловых щепок и опилок, а сверху прямо на вино слой пчелиного воска, тонкий, чтобы плавал. Менять каждый десять дней и ничего не бояться. Так он написал в своей известной книге «Поучения из области виноделия». Вы знаете, этой книгой в здешних местах пользуются и поныне. Бабка Даринка занималась живописью по шелку. Пейзажи и натюрморты. Вот, это одна из ее работ. Жалко, выцвела, плохие были краски, что поделать. Сейчас уже еле видно.
У этой пары было две дочери и сын. Вот он, это мой дед. Я его хорошо помню, хотя такого человека и не следовало бы. В молодости он прославился женитьбой, а потом его жалели из-за трагической гибели. Он, знаете ли, эту мою бабку Елку посватал у ее первого мужа, совершенно серьезно и обычно, как будто сватает у отца. Тот, конечно, немного в изумлении, а больше в ярости, отказал, считая это наивысшим издевательством, а мой дед, тогда молодой юрист, только-только открывший свою контору, схватил Елку за руку и за дверь. Спасибо, до свидания. Тот за ним. Стой, несчастный, убью как зайца, буду стрелять, а был он офицером. Приходи лучше к нам завтра на ужин, если не лопнешь от злости, кричит ему Стево, и с Елкой — юрк в фиакр. Сам же потом вел бракоразводный процесс и развел свою жену с тем офицером. Потом в шутку рассказывал, что, по сути дела, женился в процессе самообороны. Захотел немного покататься с дамой, а тот ему пригрозил убийством, так что ничего не оставалось, кроме как жениться. Вот таков был наш Стеван Волни. Имя он получил в честь Кничанина[14]. Дошен не стал это переводить, так как не было смысла. Они все равно не поняли бы, в чью честь. Рядом с ним, это моя бабка Елка, урожденная Виткович, в первом замужестве Клисарич, учительница и большой энтузиаст женской гимнастики. Одна из первых участниц тогдашнего общества «Сокол». Милан вынужден был спросить, что такое «Сокол». Профессор ему объяснил. Она сама финансировала строительство теннисного корта для женщин, здесь, в нижнем парке. Сейчас от него не осталось и следа. Разрушила эта новая свобода.
Мой дед Стево трагически погиб в нашем домике на винограднике. Он был опекуном двух осиротевших детей работника виноградника. Девочка была послушной и тихой, а мальчик, к несчастью, тяжело болел. Маниакальная шизофрения или что-то в этом роде. Только дед Стево мог его успокоить. Мальчик его обожал и слушался во всем. Дедушка упросил взять его учеником к каменщику. Он его навещал, защищал. Однажды, летом 1913 года, дед привез их в Ярменовцы, чтобы они с сестрой провели с нами неделю на винограднике. Здесь их отец когда-то частенько работал, пусть дети видят, они должны им гордиться, говорил дед. Он показывал им фруктовые деревья, посаженные и выращенные их отцом, ограду, сделанную собственными руками. Лично я боялся того парня, Йован его звали. Моя мама тоже. Мы от него убегали, прятались, а дед на нас ругался. Не делайте так, это грех. На него это плохо влияет. Летом дед любил спать на улице, на деревянном балконе. Однажды ночью у этого несчастного случился приступ, он выскочил из дома и какой-то железной палкой размозжил деду голову прямо на подушке, а затем в яростном безумии с воплями умчался через виноградник в лес. Папа утешал бабку Елку, которая и полугода после этого не прожила, мол, смерть застала деда во сне, он даже не успел проснуться и не понял, от чего умер. Может, он говорил это, чтобы и самому легче перенести потерю. Я помню, как мать в то утро запихивала меня в коляску, и как кучер погонял лошадей, помогая ей как можно скорее попасть домой. Этого бедолагу схватили и судили. Держали в каких-то тюрьмах и больницах, а потом, где-то под самый конец войны, он появился здесь. Развалина, а не человек, ни единого зуба, весь в струпьях, на голове едва с десяток волосинок, но все равно дергает их и рвет. Вот так бродил он по городу, и все время повторял: не бейте меня, вот скажу дяде Стево, а никто его и не трогал. Кто-нибудь ему что-то подаст, он не ест, бережет. Говорит: надо оставить дяде Стево, он голодный, а я нет.
У Стевана и Елки было три дочери и сын, мой отец. Вот, это мои родители, Теодор и Мария, портреты кисти местного художника Поповича. Отец был основателем городского оркестра, которым дирижировал полных двадцать лет, хотя, как и его отец, окончил юридический факультет в Граце, а по природной склонности был изумительным виноделом. Из России им был привезен один сорт желтого винограда и привит в нашем винограднике. Именно из-за него наш траминац[15] был лучше, чем у других. Во время Первой мировой войны он сдался русским на Галицийском фронте, и с тех пор след его затерялся. Нам сообщили: пропал без вести. Мама и я, тогда уже взрослый гимназист, думали, что он погиб. Оплакали его. Однажды он внезапно появился и застал нас в глубоком трауре. А потом был праздник. Я помню, как он играл какие-то русские баллады на этом роге, привезенном оттуда мне в подарок. Сказал, грузинский. Я так никогда и не научился на нем играть. Мой отец был музыкальным гением, я ему и в подметки не гожусь.
Вот вам наше семейное древо. Прежде всегда было по одному сыну
