одобренный личной подписью русского монарха! — провозгласил Суворов и с поклоном, даже несколько более глубоким, чем требовал этикет, лично передал императору Францу бумагу.
Глава правящего дома Габсбургов сломал печать, развернул бумагу и…
— Но тут чистый лист? — Франц прятал свою растерянность за улыбкой.
— Прошу простить меня, ваше величество, но он не чистый, на нем стоит подпись моего императора и написаны слова «план Итальянской кампании», — сказал Суворов [описан реальный эпизод].
Установилась тишина. Все взоры, кроме одного человека, были устремлены на императора, ожидая его реакции. Лишь Тугут задумчиво пялился на меня. Да, я похожую карту разыграл, но с фон Меласом, когда стращал его бумагой с липовой подписью Павла Петровича. К моему листу рука русского монарха не притрагивалась, а вот у Суворова, скорее всего, да, нет, точно, была настоящая подпись. Российский самодержец доверялся русскому полководцу и дал в его руки весомый аргумент для противостояния давлению со стороны союзников.
— Что ж… — пришел в себя император Франц. — Отличный план, господа!
Габсбург обернул ситуацию в шутку, что было более чем выгодно для всех. Напряжение быстро спало и зал дворца в императорской резиденции в Шербурне, вновь оживился и зажил своей жизнью лицемерия и угодливости.
Несмотря на то, что на дворе еще только пахло летом, ночи все еще оставались холодными, император Франц, а может быть кто иной, выбрал именно летнюю резиденцию для приема в честь русских войск и лично Александра Васильевича Суворова. И это хорошо, так как позволяло чуть быстрее добраться до расположения моего отряда, куда хотелось намного сильнее, чем оставаться в этом месте лжи и притворства.
— Михаил Михайлович, наконец, мы с вами можем приветствовать друг друга, — с искренней улыбкой, такой неуместной среди прочих лицемерных, меня приветствовал Григорий Иванович Базилевич.
— Григорий Иванович, мне доложили, что вы прибыли с фельдмаршалом Суворовым и искали встречи со мной, но… Увы церемоний вокруг больше, чем дел, а слов куда больше, чем поступков, — сказал я, веря, что с медиком, с которым успел уже задружиться можно говорить открыто.
— Как верно вы заметили, Михаил Михайлович! Будто не воевать собираемся, а обсуждаем проведения парадов, — поддержал меня доктор.
Слышать от заслуженного медика такую воинственность, рвение очутиться в бою, было странно. Оправдывало доктора то, что он не боя ждет, а его последствий, чтобы применить все то новое в профессии, что вскружило голову человеку, дышавшего своей профессией.
— Прошу прощения за предсказуемость, но главный вопрос не могу не задать, — улыбнулся я и сделал паузу, чтобы не говорить с Базилевичем, когда рядом, с шампанским на подносе, проходит лакей.
Что-то слишком часто вокруг меня прохаживаются два лакея. Думал, что у них распределены таким образом маршруты доставки, на секундочку, французского шампанского… еще один пример лицемерия… однако, когда я сменил локацию, эти же двое вновь оказались рядом. Не хватает Уроду агентов со знанием русского языка, поэтому сменить слухачей неким?
— Вы спросите меня, какого черта я тут делаю? — улыбнулся Григорий Иванович Базилевич.
— Именно так, кроме что упоминания черта, — ответил я.
— Прошу простить, некоторая, знаете ли особенность присутствует у медиков, которые уповают чаще на себя, но меньше на иные силы, чтобы лечить тела. Но вы правы… — стал оправдываться медик.
— Пустое, — отмахнулся я и продолжил. — И все же?
Наш разговор то и дело прерывался, когда я замечал, что неподалеку находятся люди, которые сильно желают услышать суть разговора. Базилевича тут не знали, и он не военный, одет очень даже прилично, в платье, стоимостью в треть небольшого корабля. Поэтому было крайне важно для австрийцев узнать, почему Суворов включил в список своего сопровождения на императорский прием именно такого штатского и вообще, что он делает в Вене.
— Я прочел ваши письма на предмет организации военно-полевой медицины и счел их весьма интересными. Вы писали посоветовать медика, который занялся бы подобным… Простите, не смог, гордыня обуяла быть первым и окунуться в лучи славы. И вот я здесь, чтобы самолично изменять порядок лечения раненых. Ну и для того, кабы прояснять всем офицерам о правильности санитарно-гигиенических норм, так, кажется вы называли такие новаторства, — сказал Базилевич и хотел было что-то дополнить к своим словам, но запнулся.
К нам подошел Михаэль Фридрих Бенедикт фон Мелас и не один, а в сопровождении дамы. На грани своего восприятия я почувствовал взгляд со стороны, где канцлер Урод беседовал с Андреем Разумовским и Беннегсеном.
— Господин Сперанский, — фон Мелас обратился ко мне по фамилии.
Я был не в мундире генерал-майора, а в штатском платье. Таким образом хотел подчеркнуть, что я больше политик и, мол, «бойтесь меня!», могут нагадить в ваших политических играх. Потому Мелас и обращаться ко мне не как к военному.
— Господин, фельдмаршал-лейтенант! Рад, что имею честь увидеться с вами вновь, — соврал я.
— Позвольте представить вам баронессу Марию Луизу фон Хехель, — сказал Мелас и…
Вот это «хелель, так хехель». Девица потупила глазки, изобразила легкий поклон и склонилась так, чтобы я увидел, два «сердца», стремящиеся вырваться наружу, разрывая ткань белоснежного платья. Она была хороша. Личико светлое, кажущиеся невинным, точеная фигурка, томный, полный тоски взгляд карих глаз. Вот после того взгляда почти каждый мужчина спросил бы: а не может ли он чем помочь милой девушке. И она, конечно, несколько завуалированно ответила, что не может ничем беспокоить такого вот всего из себя мужественного мужчину. И тогда почти любой мужик начинает лететь в пропасть, отключая мозг.
Вот прямо сейчас против меня используют реальное оружие. Не получилось прижать к ногтю угрозами, так «медовая ловушка» подоспела. И не скажу, что мне вот прямо сейчас не захотелось испробовать это лакомство. Но, нет.
— Для меня честь, мадмуазель… Господин Мелас. Позвольте представить вам Григория Ивановича Базилевича, моего друга и великолепного медика, — сказал я и чуть склонил голову, Базилевич поступил подобным образом.
Но дама лишь бросила мимолетный взгляд на медика и вновь заострила внимание на мне.
— Мсье, Базилевич, рада знакомству! А с чего вы решили, мсье Сперанский, что я мадмуазель, лишь по тому, что кольца нет на пальце? — нарывалась на комплемент эта фон Хехель.
— Что вы, я, любуясь вашими прекрасными бездонными глазами, не мог и подумать, что столь юное и прекрасное создание может быть замужем. Да, можно выйти замуж и в раннем возрасти, но сложно
