не раз бывавшему в самом пекле тяжких сражений, было непросто) и, смущаясь, попросил: – Расскажите немного о себе… Пожалуйста!
– Да успокойся же наконец! И где только такие выкальщики берутся? – по инерции продолжал возмущаться старлей.
– Где-где… Там же, где и все остальные-прочие… – ответил Громак, в глубине своего юношеского подсознания понимая, что его командир ждёт именно такого неформального общения, свойственного простым советским людям.
– Ты русский или басурман какой-то? – наконец соизволил улыбнуться тот.
– Казак. Запорожский.
– Наш человек, – объявил Подгорбунский. – Значит, и общаться должен по-нашему. Крепкое слово любить и понимать. К старшим относиться с почтением, но без раболепия!
– Есть! – шутливо козырнул Громак.
– Да, кстати, ты какого года рождения? – спросил старший лейтенант.
– Двадцать четвёртого.
– О боже! На целых восемь лет младше меня… – покачал головой Подгорбунский. – Совсем пацан… На фронте давно?
– С первого дня войны, – не стал скрывать Громак.
– Ого! Погоди, это что же получается? С семнадцати лет, что ли? – удивился командир.
– Так точно!
– Документы подделал? – старший лейтенант с пониманием посмотрел на нового подчинённого.
– Нет. Ещё до войны служил на флоте. Воспитанником экипажа крейсера «Красный Кавказ»… – пояснил Громак. – После выхода приказа о списании на берег несовершеннолетних юнг пошёл добровольцем в первую комсомольскую штурмовую, тогда она называлась тридцать восьмым отдельным инженерно-сапёрным полком.
– И что, там все такие были? – поинтересовался Подгорбунский.
– Ну да. Двадцать четвёртого-двадцать пятого годов рождения.
Старший лейтенант присвистнул:
– Не слабо! Меня и то лишь в августе сорок первого призвали. Так что прими мою уважуху, братец!
– Принимаю, – кивнул довольный Иван.
– Да… Ещё… Выходит, со взрывным делом ты знаком не понаслышке? – думая о чём-то своём, поинтересовался Подгорбунский.
– Ещё бы. – Громак небрежно махнул рукой. – С любым типом мин управлюсь. Что с нашими, что с ихними.
– Молодца!.. Насчёт двоих голыми руками – тоже правда?
– Да. Так получилось… – Ивану почему-то не хотелось рассказывать о том бое, и теперь он понимал майора Вайнбрандта, предпочитавшего отделываться от таких вопросов шутками-прибаутками.
– А награды твои где? – не отставал Подгорбунский.
– Какие?
– Ордена, медали… Не за подвиг, так хотя бы за активное участие!
– Не знаю, – искренне признался бывший штурмовик, недоумённо пожимая при этом широкими плечами[36].
– Что за чушь? – удивился Подгорбунский. – Откуда такое напускное равнодушие, такое пренебрежительное отношение к боевым наградам, товарищ младший сержант?
– Не ради их служим…
– Одно другому не мешает. Иконостас Брандспойта видел?
– Какого ещё Брандспойта?
– Начальника танковой школы.
– А… Вайнбрандта, – наконец-то догадался Иван. – Видел. Илья Борисович мне даже анекдот на эту тему рассказал.
– «Там тоже один наш окопался?»
– Так точно.
– Вот… Бери пример с умных людей. «Каждое шевеление на фронте должно быть документально запротоколировано и соответствующим образом поощрено». Такова се ля ви, брат! – философски заметил Подгорбунский.
– Вы… Ты тоже таким путём заработал свои награды? – продолжал путаться в субординации младший сержант Громак.
– Обижаешь… И на Брандспойта зря грешишь, он от опасности никогда не прятался. А я свои награды потом и кровью добывал, личной, так сказать отчаянной храбростью.
– Вот видишь? У нас в детдоме за иной тип поведения могли и по харе съездить, – припомнил происходившее, казалось бы, в другой жизни Громак.
– У нас тоже. Постой… Ты что же – детдомовец? – удивился Подгорбунский.
– Ну да.
– Сирота?
– Практически. Без отца рос. А мать меня прокормить никак не могла.
– Вот и со мной жизнь так же обошлась… – пояснил Владимир, после чего спросил: – Мать-то давно видел?
– Последний раз лет шесть, а то и семь назад. – Иван на секундочку замешкался, мысленно складывая нехитрые числа. – Чёрт… Вот время летит! Летом уже восемь лет стукнет.
– Беспризорничал? – Владимир пробурил юнца пронизывающим взором и принялся скручивать очередную самокрутку.
– Ага, – не отвёл взгляда тот. – На южном направлении. Ташкент, Севастополь…
– Надо же так! – хмыкнул Подгорбунский. – Меня тоже заносило в те края. Может, и встречались мы где-то ненароком, а?
– Вряд ли…
– На киче ты, случайно, не парился?
– Не успел.
– А у меня – аж тридцать шесть лет стажу. Если сплюсовать все приговоры суда. Правда, по нашему законодательству сроки не суммируются, но всё же…
– За что, если не секрет? – подозрительно покосился на старлея Громак, наперёд зная, каким окажется его ответ.
И он не замедлил последовать, подтвердив тем самым логичность, последовательность, правильность умозаключений юного – и в то же время бывалого – бойца.
– Кражи. Между прочим, в нашем детдоме «Привет красным борцам» воровать научиться было легче, чем письму и чтению…
– Я тоже пару раз попадался. То крест золотой у батюшки стырить пытался, то в карман капитана второго ранга залез, – пошёл на откровение Громак, чуть ли не в первые в своей пока ещё не самой долгой жизни.
– И что, пронесло? – полюбопытствовал новый командир.
– Как видишь… Тот мореман в конечном итоге и дал мне путёвку в жизнь. Направил, можно сказать, на праведный путь…
– А меня – танкист. Полковник. Он у нас на лагере в политических ходил, но Родину любил всей душой.
– Бывает… – не стал развивать эту тему Иван.
А командира его уже заинтересовало другое.
– Ты конечно же комсомолец? – полуутведительно-полувопросительно произнёс он.
– Естественно.
– А я партийный. Уже больше года!
– Со столькими-то судимостями? – удивился Громак.
– Ну да… Значит, доверяет мне наш народ, не видит во мне врага советской власти…
– Здорово! – воскликнул Иван.
Старший лейтенант отбросил в сторону окурок, который уже прижигал его пальцы и неожиданно подмигнул новому подчинённому:
– Выходит, подружимся, сойдёмся, ёпсель-мопсель, характерами?
– Непременно, – широко улыбнулся Громак.
– Вот и замечательно… – неожиданно Подгорбунский сменил тему разговора и спросил: – Видишь на горизонте перелесок? – Он ткнул пальцем куда-то вдаль, туда, где виднелся длинный ряд стройных белоснежных берёзок, частично разбавленных какими-то хвойными деревьями.
Иван с недоумением посмотрел на своего командира:
– Конечно, вижу.
– Там когда-то проходила граница между нашими братскими республиками: Украиной и Россией, – пояснил Владимир.
– Это ж моя ненька! – захлебнулся восторгом Громак. – В ней воздух чище, вода прозрачней, сады зеленее!
– Ну, не скажи, брат, – несогласно покачал головой собеседник. – То ли дело у нас, в Сибири-матушке… Ширь, простор, раздолье! Эх, скорее бы весна… И конец войны… Победа!
– Боюсь, до неё мы ещё не по одной паре сапог стопчем, – вздохнул младший сержант.
– Возможно. Дойдём до Берлина – и повернём назад… Домой! Тайга, Байкал – лучше мест на земле нету. Кстати, ты бывал там когда-нибудь?
– Нет. Не приходилось.
– Вот глядишь на Байкал: вроде озеро, а по площади ненамного меньше иного моря. Краёв не видать!
– Серьёзно?
– Серьёзней не бывает! А рыбы-то, рыбы… Просто немерено! Косяками ходит… На голый крючок берёт.
– Не царское это дело – удочками махать… – отмахнулся Громак. – У нас,
