делил ложе, спросила его: «Для чего эти чаши?» Для того чтобы не испачкать кровью простыни, ответил Петроний. А рабыня все поняла, легла к своему господину и тоже положила руки в чаши. Петроний попытался ее отговорить, но она сказала: «Оставь». Тогда Петроний кивнул старому слуге. Тот подошел, достал острый кинжал и вскрыл любовникам вены. Сначала Петронию, потом рабыне. Вокруг плясал безумный Рим, а эти двое лежали, улыбались и вскоре умерли. По-моему, совершенно замечательно, жутко правильно и действительно красиво.
К дереву я подошел со слезами на глазах. Чё, думаю, я подошел к нему со слезами на глазах? Нет, понятно, что из-за Петрония, но вяз-то к нему никакого отношения не имеет. Со мной такое бывает – наврешь вдохновенно, а вдохновение сразу никуда не девается, волокет. Потом не помнишь, что раньше было. Но я вспомнил, потому что Ангел спросила:
– А где было поместье Кутузова?
– Кутузова? Михайло Илларионыча? А в трех верстах отсюда. Да-с! Наличники резные, яблоневый сад. В детстве Михайло Илларионыч страшно любил по нему бегать и ловить шмелей. Уже тогда в нем чувствовался характер, потому что шмелей, а не бабочек. Говорят, отрывал им крылышки, а потом отпевал, как поп учил. На лошадке деревянной скакал. Шпажка у него была, так он ею подсолнухи рубил. Вжих-вжих! И голова с плеч. А на этом вязе качелька была. Из пенькового каната, который Петр Первый из Голландии привез. Вяз тут с незапамятных времен стоит. Есть легенда, что его Александр Невский посадил по случаю Ледового побоища, но это неправда. Знал ли Михайло Илларионыч, что придет сюда закапывать повязку перед Бородинской битвой? Не знал, конечно. Мы вот тоже живем и ничего-то про себя не знаем. А только узнаем, там и помрем. Эх! Вяз какой, а? Стать древнерусская. Мощью веет, чуете? Помолчим.
Помолчали. Сева поодаль гулял и моей пурги не слышал. Ангел меня раскусила, но треп ей понравился. Она смотрела лучисто, очень тепло. На меня так мама смотрела, пока не умерла. Я уже потом в детдоме оказался, в четыре года. Была бы бабушка… Или отец. Не было. Последний в роду теперь. Детей не хочу. В смысле заводить. Да и не могу я – бесплоден. Из моих сослуживцев тоже почти никто не смог, так – пара человек. Русский остров, он не про детей. Бердяев говорит – дурная множественность. Не знаю. Не то чтобы мне хотелось продолжить себя в сыне или дочке… Нет ведь никакого продолжения. Человек конечен. Во всяком случае, здесь. Можно, наверное, пообретаться в пространстве мифа, но, мне кажется, когда в земле лежишь, тебе похер. Тебе уже на всё похер, если вдуматься. Дети нужны, чтобы эту жизнь пережить. Как собаки, только люди. Круговорот генов под равнодушным небом. Стоп. «Круговорот генов под равнодушным небом». Это что за дичь? Я напрягся и как бы вышагнул из потока своих мыслей. Посмотрел на мысли в профиль, если можно так сказать. Депрессуха. Дождался. Отходосики клятые. Мир стал плоским. Так всегда бывает. Депрессуха – это смерть мифа. Ничего не можешь мифологизировать. Даже легендарный вяз вдруг стал обычным деревом. Почему-то срубить его захотелось. Расхерачить топором. Норадреналин, серотонин и дофамин собрали манатки и свалили на Бали. Нас на острове Бали аж три раза наебли. Захотелось действовать. На голой воле, на чем-то надмирном, живущем во мне помимо гормонов. Идти на сомкнутый ряд штыков с ножом наперевес. Драться. Бесконечно долго и красиво драться, показывая все, на что способен, а потом умереть. Вот так вот! Ибо нехер!
Я сорвался с места и обрушил на вяз шквал ударов. У меня голени приучены. Я ими черенки могу ломать. Не знаю, как это смотрелось со стороны. Жутко, наверное, потому что Ангел закричала:
– Олег! Остановись! Ты поранишься!
Я ее слышал, но только ушами, а не телом. Таламус и гипоталамус не пропускали слова Ангела в кору мозга. Мозг вообще исчез. Я уничтожал вяз. То есть я уничтожал свою депрессуху, а доставалось вязу. Периферией я видел, как Сева подбежал к Ангелу. Они боялись ко мне подходить. Если честно, правильно делали. Хочет человек бить дерево – пусть бьет. Законом пока не запрещено. Хотя с нашими законотворцами за завтрашний день я не поручусь.
Минуты две я работал на всех оборотах. Летела кора. Не мозга – дерева. Потом я упал на колени и чуть сразу не уснул, но не уснул. Подбежала Ангел. Я на нее оперся, и мы пошли к машине. Крепкая все-таки женщина. Люблю крепких. Так и вижу нашу счастливую семейную жизнь – я напился в гостях, а Ангел несет меня на плече домой. Смешно. Никогда такого не будет. Не пьянки, а счастливой семейной жизни. Я ведь не про жизнь, я про смерть. Только тупое упрямство не дает мне принять эту мысль.
В машине я сразу уснул. Проснулся уже на подъезде к Петербургу. Не поверите – отдохнувшим и злым. Закончились мои отходосы. Я хотел жрать, пить, трахаться и высовывать голову в форточку, как собака. Примерно в таком состоянии, наверное, снимают «Криминальное чтиво».
– Привет, Ангел.
– Привет. Ты – это снова ты?
– Я – это снова я. Прости, что испинал вяз.
– Ничего. Надеюсь, ему было не больно.
– Я тоже надеюсь.
Сева хранил гробовое молчание. Он, видимо, просто хотел вернуться в Москву живым. С вязом я работал в полную силу спятившего халулайца, а это производит впечатление.
Я откупорил бутылку пива и выдул ее залпом. Поцеловал Ангела. Она прильнула всем телом. Порочная женщина. Не все женщины порочные, чтоб вы знали. К порочности нужен талант, и у Ангела он был. Порочные женщины любят секс, не стесняются этого и умеют себя предлагать, возбуждать, чувствовать мужчину. Целуется Ангел вообще зачетно. Дозирует напор, ласкает, витийствует. Очень правильно. Член моментально встает, как солнце над рекой Хуанхэ.
Оторвавшись от губ, я вспомнил про Фаню.
– Сева, сколько до Питера?
– Через час будем.
– Ништяк. Съедь на обочину, пока антенна есть. Мне надо позвонить.
– Дерево пинать не будешь?
– Никого не буду. Съезжай.
Сева съехал. Мы с Ангелом вышли. Я вставил в телефон симку. Набрал Фаню.
– Привет, Фаня. Это Олег. Излагай.
– Привет. Ну что… Нашел одного мужика из шатра по камерам. Слушаю мобильник. В квартиру «жучки» поставил. Пока глухо. Обычный полукриминальный придурок.
– У меня новости. Я вступил в бой с фэсэошниками на Красной площади.
Фаня замолчал секунд на пять.
– Что ты сделал?
– Вступил в бой с фэсэошниками на Красной площади. Пришел развеивать прах, а
