штаммов ВИЧ, полученных от разных пациентов, в том числе от тех, у кого СПИД был диагностирован в 1970-х, и от самого Дюга. Основываясь на генетическом разнообразии этих штаммов и скорости эволюции ВИЧ, исследователи сделали вывод, что ВИЧ попал в Северную Америку в 1970 или 1971 году. Однако они не нашли доказательств того, что именно Дюга привез ВИЧ в США. Он был лишь одной из жертв масштабной эпидемии[136].
Как же появилось выражение «нулевой пациент»? В первоначальном расследовании эпидемии Дюга называли не нулевым пациентом, а «пациентом О» – от слова outside, «из-за пределов Калифорнии». В 1984 году Уильяму Дарроу, исследователю из Центров по контролю и профилактике заболеваний США (CDC)[137], поручили изучить кластер смертей среди геев Лос-Анджелеса. Специалисты CDC обычно присваивали каждому случаю номер в порядке поступления информации, но при анализе случаев смертей в Лос-Анджелесе нумерация была изменена. До того как Дюга связали с кластером Лос-Анджелеса, он был простым «пациентом 57».
Проследив связь между смертями, исследователи предположили, что все они могли стать следствием неизвестного заболевания, передающегося половым путем. Одним из центральных узлов сети связей оказался Дюга – он был связан со множеством случаев заболевания в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Одна из причин этого заключалась в том, что он пытался помочь в расследовании и назвал имена 72 своих партнеров за предыдущие три года. Дарроу подчеркивал, что цель расследования состояла в том, чтобы понять, как связаны случаи заболевания, а не найти человека, с которого началась эпидемия. «Я никогда не говорил, что он был первым ВИЧ-инфицированным в США», – объяснял впоследствии Дарроу.
Изучая эпидемии, мы сталкиваемся с расхождением между тем, что мы хотим знать, и тем, чему мы можем дать количественную оценку. В идеале было бы неплохо иметь данные обо всех контактах людей и о том, как распространяется инфекция через эти контакты. А вот измерить мы можем совсем другое. В типичном исследовании эпидемии реконструируются некоторые связи между зараженными людьми. Эта сеть выстраивается на основе зарегистрированных случаев заболевания и связей, о которых стало известно исследователям, и она не обязательно похожа на реальную картину распространения инфекции. На реконструированной схеме вклад некоторых людей может выглядеть более значимым, чем он был на самом деле, а некоторые пути передачи инфекции могут быть упущены.
Когда Рэнди Шилтс собирал материал для книги и увидел схему, составленную CDC, его внимание привлек Дюга. «В центре располагался кружок, а рядом с ним буква О, и я всегда думал, что это пациент О, – вспоминал Шилтс. – Когда я обратился в CDC, они начали говорить о нулевом пациенте. Броское название, подумал я»[138].
Любой рассказ становится интереснее, когда в нем появляется отрицательный персонаж. По свидетельству историка Фила Тимейера, сделать Дюга злодеем – и в книге, и в ее рекламной кампании – предложил Майкл Деннени, редактор Шилтса. «Рэнди эта идея не понравилась, – рассказывал Деннени Тимейеру. – Я уговаривал его целую неделю». Это решение, о котором Деннени потом пожалел, было вызвано тем, что СМИ не уделяли особого внимания СПИДу. «И они не стали бы печатать рецензии на книгу, в которой высказываются обвинения в адрес администрации Рейгана и медицинского истеблишмента»[139].
Когда речь заходит об эпидемиях, при которых имело место суперраспространение, основное внимание часто уделяется людям, которые предположительно оказались в центре событий. Кто эти суперраспространители? Что отличает их от всех остальных? Но такое внимание не всегда оправданно. Вспомним историю учителя из Белграда, который был госпитализирован с оспой. В нем или в его действиях не было ничего особенного. Он заразился в результате случайного контакта, обратился за медицинской помощью в соответствующее учреждение – больницу, а вспышка началась лишь потому, что поначалу никто не заподозрил у него оспу. И такие случаи характерны для многих эпидемий: зачастую трудно заранее предугадать, какую роль в ней сыграет тот или иной человек.
Но даже если мы выявим ситуации, при которых возникает риск передачи болезни, это не обязательно даст результат, которого мы ожидаем. 21 октября 2014 года, в разгар эпидемии Эболы в Западной Африке, в больницу города Каес в Мали поступила двухлетняя девочка. После смерти отца, который был медицинским работником, она приехала в Мали из соседней Гвинеи вместе с бабушкой, дядей и сестрой, преодолев больше 1200 километров. В больнице Каеса у девочки был диагностирован вирус Эбола, и на следующий день она умерла. Она была первым в Мали пациентом с Эболой, и власти начали искать людей, которые могли с ней контактировать. За время путешествия девочка как минимум один раз ехала в автобусе и три раза в такси и могла вступать в контакт с десятками или даже сотнями людей. При поступлении в больницу у нее уже были симптомы лихорадки Эбола. Учитывая характер передачи вируса, вероятность заражения кого-либо еще была велика. В результате удалось выявить больше ста человек, контактировавших с девочкой, и поместить их на карантин. Но ни один из этих людей не заболел. Несмотря на столь долгое путешествие, девочка никого не заразила[140].
Когда во время эпидемии Эболы 2014–2015 годов появились случаи суперраспространения, наша группа обратила внимание на одну особенность (увы, особой пользы это наблюдение не принесло): наиболее вероятных суперраспространителей, как правило, не удавалось связать с существующими цепочками передачи вируса. Иными словами, распространению эпидемии по большей части способствовали люди, о которых органы здравоохранения ничего не знали. Эти люди оставались невыявленными до тех пор, пока не становились источниками новых заражений, поэтому было практически невозможно предсказать случаи суперраспространения[141].
Приложив серьезные усилия, мы сможем частично проследить путь распространения инфекции во время эпидемии и восстановить возможную цепочку ее передачи. Здесь может возникнуть соблазн как-то интерпретировать факты и выдвинуть предположения, почему одни люди передавали инфекцию активнее, чем другие. Однако тот факт, что во время какой-либо другой эпидемии может произойти суперраспространение, вовсе не означает, что суперраспространителями будут те же самые люди. Два человека могут вести себя почти одинаково, но по воле случая один из них распространит инфекцию, а другой нет. Когда пишется история, одного обвиняют, а о другом забывают. Философы называют это «моральной удачей»: действия, которые привели к печальным последствиям, мы склонны осуждать больше, чем точно такие же действия, не повлекшие последствий[142].
Иногда люди, вносящие свой вклад в эпидемию, действительно ведут себя иначе, чем остальные, – но не обязательно именно так, как мы предполагаем. Малкольм Гладуэлл в своей книге «Переломный момент» описывает вспышку гонореи в Колорадо-Спрингс, случившуюся в 1981 году. Эпидемиолог Джон
