почувствовал, что его тошнит. Задыхаясь, он упал обратно на спину.
– Не могу… – пробормотал он. – Мне плохо.
– Тогда давай я, перевернись.
Солдат послушно лег на живот. Алексей навалился на Ермолаева, но под его весом тот почувствовал себя еще хуже.
– Слезь! Я не хочу. Слезай сейчас же! – Ермолаев собрал все силы, чтобы сбросить с себя Алексея. Он натянул штаны и отвернулся к стене. – Оставь меня в покое!
Алексей не настаивал и больше не пытался заняться сексом с рядовым. Оба уснули. Через несколько часов Ермолаев наконец проснулся. Было еще темно. Алексей лежал рядом. Его грудь ровно поднималась и опускалась, он мирно спал. Ермолаев прочистил горло, сел на кровати и потянулся за сапогами.
– Ты куда? – Алексей поднялся с постели.
– Меня ребята ждут, – ответил Ермолаев. – Нам рано выезжать, надо успеть на поезд. Вот. Не теряй.
Он нацарапал на листке бумаги свой адрес и протянул его Алексею. Дверь со скрипом открылась, и Ермолаев вышел на улицу. Он прошел к бараку, где накануне вечером были танцы. Его сослуживцы курили рядом.
– Как спалось? – спросил один из них, кивая в сторону барака Алексея. – Говорят, он и мужик, и баба.
– Да, точно педераст, – поддакнул Ермолаев и тут же неловко сменил тему: – Мы на поезд не опаздываем?
Все закивали, соглашаясь, что пора выдвигаться. Солдаты докурили, потушили окурки и пошли к вокзалу.
Алексей Киселев никогда толком не понимал, почему его тянет к мужчинам, да и не пытался разобраться в природе этого влечения. Однако он знал наверняка, что эта его особенность осложняет ему жизнь и ее лучше скрывать. В Рахье, где жил Алексей, про него ходили всякие слухи, но его это не беспокоило. Многие в деревне считали, что Алексей «с приветом», и сплетничали о том, что он любит солдат и ведет себя как женщина[90]. В 1950‐х годах тема гомосексуальности была глубоко стигматизирована и люди говорили об этом иносказательно.
Киселев всегда был неравнодушен к мужчинам в форме, и, к его счастью, в Рахье часто оставались на ночь солдаты, которые были не прочь погулять с девушками из 18‐го барака. Девушкам было чуть за двадцать, они работали уборщицами в местном торфозаготовительном тресте. Барак, где они жили и устраивали вечеринки, имел репутацию места, где можно легко найти себе подругу на ночь за небольшой подарок, и солдаты, чей путь на базу лежал через Рахью, очень его жаловали[91]. Киселев часто заглядывал на эти вечеринки, чтобы завязать знакомство с очередным солдатом и пригласить того к себе домой. И хотя большинство оставались равнодушными к его ухаживаниям, некоторые принимали приглашение.
Девушки из общежития против компании Киселева не возражали: он часто приносил с собой патефон, с которым вечеринки становились веселее. Они знали, что Киселеву нравятся солдаты, поэтому не видели в нем угрозы, переодевались при нем и сплетничали о мужчинах.
Морозным вечером в январе 1955 года Алексей заглянул в барак № 18, где в самом разгаре была очередная вечеринка. Внутри все было как всегда: девушки и солдаты, столпившиеся вокруг большого деревянного стола, сигаретный дым, водка и закуска. Киселев завел патефон и сел за стол. Ему сразу же предложили рюмку водки, которую он одним махом выпил. После этого Алексей огляделся: многие были ему знакомы, так как некоторые солдаты наведывались в общежитие регулярно и уже бывали в деревне. В дальнем конце стола сидел молодой (на вид лет двадцати), красивый широкоплечий парень с резко очерченными скулами. Он сразу привлек внимание Киселева: Алексей никогда раньше его не видел. В отличие от других солдат, он не приударял за девицами и выглядел трезвым. С серьезным видом он молча наблюдал за происходящим и, казалось, был отнюдь не в восторге от вечеринки.
Киселев опрокинул еще одну стопку и бросил взгляд на свою приятельницу Ольгу. Та уже поняла, что у Алексея на уме. Он собирался попросить представить его молчаливому юноше. Ольга к подобным просьбам Киселева привыкла, ей даже казалось забавным наблюдать, как он знакомится с ничего не подозревающими солдатами.
Знакомство состоялось: солдат представился Давидом Морозовым, и они с Алексеем пожали друг другу руки.
– Будем дружить, – сказал Киселев, глядя Давиду прямо в глаза. Рукопожатие у того было крепким, и одно прикосновение к его ладони взволновало Киселева. Он еще немного подержал руку нового знакомого в своей и улыбнулся, отчего Давиду стало неловко.
– Заходите как-нибудь в гости – я тут живу неподалеку, при бане. У меня сестра-красавица. Собственно говоря, можете заглянуть даже сегодня вечером, мы вам будем рады. Приятного вечера. – Он пожал Морозову руку и направился к выходу.
Когда Киселев ушел, Ольга разразилась смехом. Она была уже пьяна. Видя, что Морозов ждет объяснений, она сказала:
– Да нет у него никакой сестры. И вообще он женщин не любит. Он такой приветливый только с солдатами вроде вас. – Она снова рассмеялась, а затем потащила смущенного Морозова танцевать.
В ту ночь Морозов не пошел к Киселеву, а утром вместе с другими солдатами уехал из Рахьи. Но по дороге на базу он не переставал думать о странном человеке, которого встретил накануне вечером; было в Киселеве что-то интригующее и притягательное. Морозов не мог сказать, что именно: то ли манера поведения, то ли голос или взгляд. Другие солдаты, видевшие, как Морозов пожимал Киселеву руку, предупреждали Давида, что этот человек любит «соблазнять» солдат, и советовали держаться от него подальше, но, несмотря на это, во время последующих визитов в женское общежитие Морозов по-приятельски болтал с Киселевым. Каждый раз при встрече Киселев просил Морозова остаться на ночь в его комнате при бане. В течение девяти последующих месяцев Морозов бывал в бараке № 18 несколько раз. В ноябре, во время очередного визита, он рассказал Киселеву, что собирается демобилизоваться и что женился на женщине, которая живет неподалеку от Рахьи. Эта новость опечалила Киселева, но он все-таки пригласил Морозова послушать патефон в своей комнате, – правда, опять безрезультатно. Однако 13 декабря 1955 года, когда Морозов и Киселев снова столкнулись в бараке № 18, Давид неожиданно принял приглашение.
В тот вечер Морозов был, как всегда, трезв, несмотря на многочисленные попытки сослуживцев и самого Киселева напоить его водкой. Они ушли с вечеринки очень рано и отправились в баню, где в своей крошечной комнате Киселев завел патефон и пожарил картошку. Все это время Морозов лежал на кровати Киселева, изредка выходя покурить и насвистывая в такт музыке. После ужина, за которым они почти не разговаривали, Морозов снял сапоги и рубашку и лег на кровать. Киселев тоже разделся, погасил керосиновую лампу и лег рядом с Морозовым. Морозов, казалось, мгновенно уснул, но Киселеву не давали покоя разные мысли. Неужели Морозов такой же, как он? Почему
