розовощекий, наш свежеиспеченный лейтенант». Но Башалига побушевал и перестал, потому что во Владии некому было оценить тонкость его шутки, разве что К. Ф., она же в счет не шла. Копачиу понимал, что Башалига никогда не станет шутить над тем, к чему сам причастен, поэтому он исключил возможность вмешательства Башалиги в свою судьбу в виде ходатайства перед какой-то высокой инстанцией. Они с инженером прибыли во Владию одновременно, и с годами он, Копачиу, проникся мыслью, что все происходящее под крышами города и вне их имеет связь, более или менее прямую, с его жизнью, вплоть до самых обыденных ее проявлений, приобретающих весомость и смысл только оттого, что субъектом был он. Лейтенанту Копачиу не приходило в голову причислять себя к тем, в ком жажда власти затмила все другие естественные желания, и тем более не приходило ему в голову, что с определенного момента все, что он делает, уже не означает единственно соблюдения закона, а тем самым — защиту мирной жизни граждан Владии. Со временем профессиональная взыскательность, в которой он открыл тайный источник маленьких удовольствий, стала толкать его на путь строжайшего соблюдения буквы закона, а отсюда был уже один шаг к тому, чтобы каждую секунду каждым своим жестом торить себе дорогу к этим удовольствиям.
Дружба с инженером Башалигой ткалась незаметно, так на пересохшем дереве чердачных балок в старых домах появляются темные полукружья, так нарастают по углам паутинные сети, хотя бы в них годами не попадалось ни одно насекомое. Незаметно привела она их и к совместному выводу, что было бы нелишне и обоюдовыгодно «прощупать» Катеринину виллу. Копачиу решил взять на дело инженера, дабы не давать пищу для толков, совершенно нежелательных: всегда найдутся любители почесать языки, если мужчина, пусть даже представитель закона, без сопровождения входит в дом к одинокой женщине.
Тогда ему показался абсолютно необходимым обыск на Катерининой вилле, он любил воображать, как, порыскав по закоулкам, по укромным местечкам — наверняка они там есть, как во всяком доме, — он найдет улики или даже след, который выведет его, унтер-офицера Копачиу, на заговор невообразимых масштабов; в каком-то отроческом упоении он представлял себя Томом Миксом, элегантно погибающим в красивой схватке, и обмирал от восторга. Эти образы упорно преследовали его в снах, озадачивая разными странными подробностями: то он оказывался в окружении злоумышленников, ловко замаскированных под мирных жителей и пенсионеров Владии, и мучительно цеплялся за мысль, что только моральный облик отличает его от них; то на полном скаку падал с изрешеченной грудью ничком в запах клевера и цветущей люцерны — и все в снах с воскресенья на понедельник. Из-за этих снов он с большим опозданием сообразил, что инженер Башалига не случайно попался ему на глаза за несколько дней до первого и единственного обыска во Владии. Со временем, сидя, как и сейчас, с расстегнутым на две пуговицы воротом кителя, водрузив на стул с круглой спинкой сапоги в желтом, приятном на ощупь налете, уставясь куда-то за край холмов, где даль размывала их плавные очертания, он пришел к выводу, что обыск на вилле «Катерина» не принес ему славы, более того, затруднил его существование до такой степени, что ему пришлось взвешивать каждый свой шаг, даже много лет спустя после той мальчишеской, именно мальчишеской выходки. Присутствие виллы и этой К. Ф. за изгородью тишины и безмолвия, их недосягаемость ни для каких волн, сотрясающих мир, в котором они располагались, а главное, ореол легенды, такой неправдоподобной и тем не менее так твердо вошедшей в перечень местных достопримечательностей, заинтриговали его сразу по прибытии, а вскоре он понял, ничуть не удивившись, что инженеру Башалиге вилла тоже не дает покоя. Ничуть не удивившись, потому что они оба, он и инженер, были во Владии единственными приезжими и довольно долго оставались таковыми, если не считать двух учителей: Михэлчану, пустого человека, который преподавал все подряд, от латыни до математики, и сам назначил себя директором, для прикрытия регулярно изобретая депеши и телефонограммы из Города, и Кройку, человека странного, пропахшего зеленью, который полжизни торчал на виноградниках и которого часто можно было видеть в неподвижной позе, оплетенного узловатыми побегами, по уши в листве, будто он был привит к виноградной лозе. Эта пара появилась незаметно, некоторое время Копачиу забавлялся мыслью, что они просто как-нибудь ночью выпали во Владии, словно иней или роса, и сразу же затерялись среди садов и огородов, мимикрировали под старожилов, затрапезные, привычные, потертые с первого же дня.
После того как он обосновался там же, где жил и сейчас, и прошло несколько лет, ровных, лишенных событий — по крайней мере для него, — началась кампания по выявлению возможных тайных укрытий и явок. Он пустился обшаривать сады и склоны окрестных холмов, но, кроме учителя Кройку, на которого натыкался, причем всегда неожиданно, ничего не обнаружил. И, проблуждав целое лето, обильное пылью и букашками, по протяженности густолистых садов, он выявил одно: что, если какой-нибудь конспиратор задумает скрыться в черте поселения городского типа Владия, он сделает это без труда, настолько извилисты здесь тропинки и так замаскированы овраги, где белели только тонкие, давным-давно выветрившиеся собачьи косточки рядом с осколками камней и жестянками, по случайности попавшими в заросли папоротника и пышной, налитой горечью бузины.
Он встречал инженера, когда возвращался домой, усталый, весь в царапинах или в пятнах от толстомясых растений, здоровался, а лучше сказать, отвечал на приветствие, которое тот обозначал по обыкновению легким кивком головы, поскольку они встречались довольно часто, чуть ли не всякий день. Они оба жили бобылями, унтер-офицер — прямо в участке, где у него был кожаный диван, от которого слабо пахло лавандой и еще чем-то, как в полупустой аптеке на углу за школой, а инженер — в здании Винодельни, представляющей во Владии промышленность, вероятно, по прихоти кого-то из Городских. Вообще-то все вино, какое можно было сделать из тугих и тучных виноградных гроздей, похожих на экзотический фрукт, делалось по дворам и сараям: в такие дни пары поднимались в воздух над поселением так густо, что стаи диких гусей и уток сбивались с пути, начинали метаться из конца в конец по небу, отгороженному холмами, пока их не втягивало по одному в отверстия на крышах сараев, прямо в деревянные чаны, куда они валились, взъерошенные, лиловея от вина, со стоном неизведанного, предельного страха.
Именно инженер и привлек его внимание к легенде, окружавшей виллу «Катерина», как будто нарочно выбрав момент крайней его усталости. Для начала инженер упомянул о том факте, что где-то поблизости должен находиться аэродром,
