на местных африканских языках или даже на французском, используемом в Гвинее. Не было никакой гарантии, что модели, разработанные для малярии, могут быть перенесены на Эболу. Было мало надежных вышек сотовой связи для отправки важных "пингов". А главное, существовала проблема, с которой столкнулась Intel: ошибочно полагать, что все (особенно западные технари) разделяют их отношение к жизни. В Америке или Европе люди, как правило, общаются со своим телефоном один на один, и эти устройства рассматриваются как "частная" собственность, как продолжение себя. Потеря телефона для западного человека - это почти что потеря части себя. В Сьерра-Леоне это не так. "Сотовые телефоны одалживают, обменивают, передают по наследству, как одежду, книги и велосипеды. Один телефон может быть общим для всей семьи, а в сельской местности - для всего района или деревни", - заметил Эриксон. Таким образом, хотя, судя по телефонным записям, телефонами в Сьерра-Леоне владеет 94% населения, это не означает, что телефон есть у каждого, как склонны считать западные специалисты по технологиям; у кого-то есть телефон для каждой сети, а у кого-то нет ни одного. "Пинги" - это не люди. Это делает невозможным построение точных прогностических моделей на основе одних только "пингов". Компьютерные науки нуждаются в социальных науках, если вы хотите осмыслить данные.
К началу лета 2014 г. лихорадка Эбола быстро распространялась. По рекомендации международных организаций здравоохранения правительства Сьерра-Леоне, Гвинеи и Либерии ввели стандартные протоколы, о которых Эриксон слышал в марте: ввели карантины и изоляторы, приказали больным отправиться в изоляционные центры, известные как Ebola Treatment Units, и запретили жертвам видеться (не говоря уже о прикосновениях) с семьями и друзьями. Кроме того, они требовали, чтобы трупы умерших были захоронены "безопасным" способом, без контакта с людьми, поскольку они чрезвычайно заразны. Сообщения обо всем этом размещались на плакатах, в радиопередачах и брошюрах.
На взгляд западного обывателя, это было вполне логично. Но что-то шло трагически неправильно. Другой антрополог, Кэтрин Болтен, смотрела на проблему с ужасающей точки зрения. За несколько лет до распространения лихорадки Эбола она проводила полевые исследования в бушевом городке Макени, столице северного региона. После возвращения в Америку она поддерживала тесную связь с тамошними друзьями, например, с местным юристом, работавшим в университете Макени, по имени Адам Гогуэн. Когда в начале лета 2014 года Эбола пришла в его округ, Гоген ежедневно отправлял Белтон электронные письма с информацией о происходящем в режиме реального времени.
Деревня Гогена была одной из немногих, которая подчинилась приказу правительства, поскольку староста говорил по-английски, регулярно смотрел Би-би-си, имел хорошие отношения с местной НПО и, следовательно, понимал правила ВОЗ по борьбе с пандемией. Он закрыл деревню от внешнего мира и ввел карантин. Все остались живы. Однако вождь, управлявший соседней деревней, пошел другим путем. Он решил, что источником Эболы является колдовское проклятие, и отказался отправлять всех инфицированных Эболой в больницы "исключения" или вводить карантин. "У каждого жителя, попавшего в карантин, была другая семья, которая могла бы их приютить, и именно так они реагировали на перспективу изоляции их властями от единственных людей, которые, по их мнению, смогут позаботиться о них должным образом", - пояснили впоследствии Гоген и Болтен в совместной статье. «Даже те жители, которые подозревали, что Эбола - это заразная болезнь, а не [колдовское проклятие], тайно ухаживали за членами семьи». Жители деревни также отвергали правило "не трогать" живых и мертвых. Когда жертвы Эболы умирали, так называемые тайные общества, управлявшие деревенскими ритуалами, организовывали традиционные церемонии погребения с инфицированными трупами.
Местная медсестра пыталась остановить людей, прикасающихся к живым и мертвым телам жертв Эболы, объясняя им медицинские риски. "Медсестра проводила контактную диагностику с первых похорон и точно предсказала, кто заболеет [после прикосновения к трупу]", - сказал Гогуен в интервью изданию Bolten. Однако жители деревни набросились на медсестру, обвинив ее в том, что она "убивает их с помощью колдовства". Когда в деревню пришли солдаты и закопали зараженные трупы, местные жители выкопали их и перезахоронили, прикоснувшись к ним. Местная медсестра с большим мужеством продолжала распространять информацию ВОЗ. Однако, когда она посетила семью, члены которой только что умерли от Эболы, ей "помешала поместить дом в карантин деревенская молодежь, вооруженная мачете, а жители домов, предназначенных для карантина, ... разошлись по родственным семьям, члены которых скрывали их". Это привело к еще сорока трем случаям заражения.
Аналогичные сцены разворачивались в Гвинее, Сьерра-Леоне и Либерии. Представители ВОЗ, MSF и местных органов власти пытались дать отпор, усиливая лекции о медицинских рисках и используя солдат для навязывания своих порядков. "Предполагалось, что если население будет располагать достоверной информацией о рисках, связанных с Эболой, то последуют соответствующие действия", - поясняет Ричардс. Но это не дало результатов. Жители деревень продолжали обвинять вирус в колдовстве или правительственном заговоре. Разъяренная толпа напала на изолятор MSF в Гвинее. На юге Гвинеи жители деревни убили восемь членов так называемой национальной группы по борьбе с Эболой и выбросили их тела в уборную. К осени в регионе происходило в среднем десять нападений в месяц на бригады по захоронению и инфекционному контролю.
В сентябре 2014 г. Центр по контролю за заболеваниями в Вашингтоне предупредил, что зараза настолько сильна, что вскоре распространится на Запад и может убить до 1,2 млн человек. При этом не было никаких перспектив найти лекарство или вакцину. Медицинское образование казалось беспомощным перед "тротуарным радио", - вспоминает Болтен. "В Соединенных Штатах была почти паника от перспективы того, что болезнь придет сюда".
В октябре 2014 года некоторые американские антропологи, работавшие в Сьерра-Леоне, Гвинее и Либерии, провели экстренное совещание в Университете Джорджа Вашингтона. Эмоции были на высоте. "Мы сидели в этой комнате и чувствовали, что нас просто переполняет скорбь по тем... людям, которых мы знали [в Западной Африке]", - вспоминает Болтен. Она только что узнала о смерти двух своих друзей и с трудом могла сосредоточиться, "так как постоянно проверяла телефон на предмет новостей", чтобы узнать, прибыл ли грузовик с рисом, который она раздавала в качестве помощи. Она также чувствовала себя расстроенной и виноватой. Антропологи в этой комнате потратили годы, терпеливо пытаясь понять культуру Западной Африки, надеясь распространить немного сочувствия в глобализированном мире. Теперь же предрассудки и расизм вырвались наружу.
"Мне позвонил один американский журналист и спросил, почему африканцы продолжают вести себя так варварски и глупо", - заметила Мэри Моран, один из антропологов, присутствовавших в вашингтонском зале. Она утверждала, что эти ярлыки несправедливы. Вплоть до первых десятилетий ХХ века американцы обычно
