потерю чужих денег, но и душевную драму, виновницу произошедшего.
Да, лица в метро менялись вместе с эпохами и поколениями. Те лица моих студенческих лет, на моем пути из университета домой, с годами исчезли. Сегодня в метро лица новых поколений – здоровее, светлее, миловиднее.
III
Мы живем на Можайском шоссе возле магазина «Молодежный», в ведомственном доме от Министерства Внутренних Дел, в котором Союзу Писателей выделили несколько квартир для своих очередников, и папа наконец получил трехкомнатную квартиру. К тому времени мой сын уже ходил в школу.
Метро возле нас долго не было, но по правительственной трассе многочисленный наземный транспорт быстро довозил вас до «Киевской». А «Киевская» – это уже Арбат через мост, самый центр.
Именно от «Киевской» в августе 91-го мама пешком дошла до Белого дома и провела внутри, на правах специального корреспондента, два дня из тех судьбоносных для страны дней.
А папа, придя в свой издательский кабинет в Доме Ростовых, нашел голые стены – за ночь вынесли весь редакционный архив до последнего листа.
Появилось метро на Можайке, только когда страна стала выходить из эпохи развала – станция «Славянский бульвар». Зимой сквер, в котором стоит низкий купол этой станции, становится удивительно красивым – в снегу яблони и вязь перилец. Я люблю эту линию: «Парк Победы» – «Киевская». Торговый центр «Европейский». Арбат.
Тем не менее, иной раз быстрей доехать до «Киевской», а там уже нырнуть в метро.
* * *
Я преподаю на «Курской», выхожу из метро в подземный переход со стороны вокзала и направляюсь к Садовому кольцу. Еще светло. Слева от перехода – вентиляционные решетки метро, из которых идет теплый воздух, часть решеток расположены непосредственно на земле. Прямо на них лежат бездомные; я прохожу мимо, насчитываю три, пять человек, десять, двенадцать – целое лежбище бездомных на оттаявшей земле среди грязного снега.
Возвращаюсь после уроков в темноте позднего вечера – бездомные все так же лежат на земле, некоторые переговариваются между собой, кто-то читает с фонариком… атмосфера общежития, если забыть о реальности.
Спускаюсь в метро. Мне до «Славянского бульвара» – вечером я предпочитаю выходить из метро как можно ближе к дому.
В вагон заезжает коляска с инвалидом Афгана или Чечни, или с жуликом под ветерана. Накал трагедии увечных ветеранов, матерей смертельно больных детей, беременных с протянутой рукой, бездомных и безработных уже не тот, что годы назад, но не иссяк. К ручке коляски привязан целлофановый пакет для подаяний. Хорошо, что на следующей станции он выезжает из двери посередине вагона, потому что в следующем пролете вагона на полу спит на боку мохнатый уличный волкодав, занимая весь проход между сиденьями, занятыми пассажирами. Спит безмятежно, как это бывает у животных, безбоязненно, что на него наступят. Час пик уже схлынул, но народу достаточно, и, тем не менее, все аккуратно переступают спящую собаку, никто ее не будит и не прогоняет.
* * *
Эпоха девяностых и нулевых оставила свой след, который в метро проявляется особенно ярко, вплоть до сегодняшнего дня. В переходах метро просят милостыню древние старушки со слезящимися глазами. В торце вагона мёртвым сном спят безликие бомжи в намотанной одежде, обняв мешки… Я соглашаюсь видеть такое за пределами страны, но не у себя дома.
В переходах метро играют музыканты. Скрипка, флейта, контрабас – то, что можно принести с собой; соло, трио, квартет. Играют, как правило, профессионально. Народ у нас образованный, студентов творческих вузов много, и отношение к жизни с советских времен изменилось. Меня воспитывали на музыкальной классике разных жанров, и я ценю талантливое исполнение. Но меня отталкивают уличные представления, если только они не организованы, – меня коробит нужда.
Я услышала его скрипку издали, но звучала она так, что я сошла со своего маршрута и пошла на ее звуки. Идти пришлось довольно далеко по переходу, совсем в другую сторону от моего пути, но звуки, чем ближе, тем больше завораживали – тот, кто играл, завораживал собой, рассказывал так, что не прийти к его музыке было невозможно. Никто не стоял рядом с ним и не слушал, но у меня не было лишних денег, поэтому я остановилась вдали, чтобы не привлекать его внимания. Это был молодой, но взрослый музыкант, и чем дольше я слушала его, тем яснее понимала, что это зрелый мастер, редкий феномен, а в таком случае что он делает здесь?.. Музыка продолжалась, и я села на выступ стены, у которой пряталась, – готовая остаться с его музыкой навсегда, потому что, пока она звучала, оставить ее было невозможно.
Я просидела так довольно долго. Пьеса закончилась. Музыкант изменил положение рук, скрипки, тела, посмотрел на меня издали и едва заметно поклонился.
* * *
Путь моего сына до работы проходит от метро «Славянский бульвар» через «Парк Победы» и дальше.
Утром он уезжает на работу, я – за компьютер. Через полчаса на экране возникают сообщения о взрыве в метро между «Славянским бульваром» и «Парком Победы».
Быстро просчитываю время, пытаясь установить, где может быть сын.
В это время он звонит сам:
– Мам, я в порядке, меня там не было.
Хорошо, что моим родителям уже не приходится переживать. Им хватило страха за внука-студента в эпоху взрывов в метро. Хотя взрывы происходили в другой стороне от наших ежедневных маршрутов, но взрослый внук и заведомые маршруты – комбинация крайне ненадежная.
* * *
В последние годы мама предпочитала ездить на наземном транспорте. Метро утомляло ее, хотя она пользовалась им только днем, избегая часа пик. Мама доезжала на автобусе до Дорогомиловской заставы и пересаживалась на троллейбус, который довозил ее до места назначения. Троллейбус в этот час был малолюден, и за окном светлым днем проплывали московские проспекты. Мама не уставала.
Я попробовала ее маршрут, и он мне понравился. Действительно, ритм и загруженность метро, стремительное движение пассажиров, искусственное освещение, шум поездов – в какой-то момент утомляют.
* * *
При выходе с платформы на переход в нарастающей толпе предстоящего часа пик в гуле поездов меня сзади кто-то окликает и с размаху обнимает. Я быстро оборачиваюсь.
– Слушай, я по шубе тебя узнал!
Шуба у меня мамина, из китайской собаки, белая с черными пятнами, покупка лихих 90-х. Но греет, как никакая другая, – шубы из собаки считаются самыми теплыми – а я сильно мерзну и не променяю ее ни на какой пуховик, хотя теперь она уже пожелтела, и это уже не белая собака с черными пятнами, а стильный старый
