еще семьями, вряд ли были особенно стабильны. Они могли распадаться и перекомбинироваться. Таким образом, внутри стада могли иметь место и элементы ограниченного промискуитета, и отдельные сопернические стычки мужчин. Но общий принцип, возникший еще в малом стаде, скорее всего оставался неизменным; родственные отношения, цементирующие стадо, были отношениями между женщинами; мужчины, выросшие в данном стаде, не могли быть половыми партнерами женщин, выросших в том же стаде: такие партнеры брались из других стад.
Конкретная хронологическая привязка этих процессов развития рисуется нам следующим образом. Гаремные или лабильные семьи и «клубы холостяков» — это формы организации обезьян антропоидов, предков человека. Социальная институционализация, осознание форм биологических отношений как социальных норм, пусть еще в смутном виде, начинается у преантропов, предлюдей, как мы можем назвать наиболее высокоразвитых австралопитеков с их так называемой «остеодонтокератической» культурой. Стяжение малых стад в большие, размывание «клубов холостяков», развитие принципов парного полового партнерства относится ко времени становления архантропов, большое относительно экзогамное человеческое стадо бытует как основная форма социальной организации архантропов и, возможно, также палеантропов.
Что касается абсолютных размеров этих объединений, то, анализируя, с одной стороны, данные о численности стад приматов (уступающих, за исключением гориллы, по размерам тела человеку), с другой стороны, данные о численности коллективов бродячих охотников и собирателей[101], мы приходим к выводу, что малое стадо состояло из одного самца и двух-трех самок с детьми, т. е. имело общую численность порядка 10 (несколько больше, два-три самца и 4–5 самок при лабильном стаде).
Большое стадо архантропов могло представлять собой коллектив, насчитывающий несколько десятков особей, но вряд ли, даже в самых благоприятных условиях, более 50, включая детей. Скорее всего это преимущественно было бродячее стадо. Хотя и известны такие пещерные стоянки архантропов, как Чжоукоудянь, вряд ли их можно рассматривать как показатель определенной оседлости. В условиях бродячего существования, как показывают этнографические данные, невозможно функционирование дислокального брака, и надо думать, что на этой стадии развития человечество его не знало. Но брачными отношениями каждое стадо было связано с несколькими соседними стадами. Следовательно, надо предположить, что популяции архантропов были и крупнее популяций австралопитеков и антропоидов, и имели более диффузное распределение, что соответствовало общей демографической ситуации эпохи первичного освоения ойкумены.
Сама по себе эта диффузность, непрерывность и генетических, и культурных связей уже снимает вопрос о возможности каких-либо этнических делений в столь отдаленную эпоху. Это не противоречит возможности некоторых различий как в культуре (в том числе — в формах орудий), так и в языке (который в то время, вероятно, был еще весьма примитивен и не приобрел еще свойств членораздельной речи, т. е. речи, построенной на синтагмах, с четкими синтаксическими и морфологическими правилами, а скорее оставался набором сигналов и отдельных речений очень комплексного и нечетко определенного содержания). Однако все эти различия были включены в цепь культурной и языковой непрерывности, в культуре и языке любых двух соседних коллективов заметной разницы наблюдаться не могло.
Предплемена.
Заключительный этап эпохи существования палеантропов, археологически совпадающий с поздними формами леваллуа-мустье, ознаменовался чрезвычайно значительными явлениями революционного характера, связанными с сапиентацией, т. е. со становлением нового типа человека, не отличающегося от современного, человека разумного, неоантропа. Произошла сапиентация человека. Именно с сапиентацией современная наука склонна связывать не только переход от нижнего (или среднего) к верхнему палеолиту, но и становление членораздельной речи, оформленной в синтагмы (в материальной культуре, как говорилось выше, параллель этому мы видим в освоении человеком умения делать составные орудия), а также окончательное формирование пришедшей на смену стаду предлюдей экзогамной родовой организации. Все это были предпосылки для оформления человечества как совокупности этносов.
Есть еще одно соображение, скорее философского характера позволяющее связывать появление этносов с эпохой завершения сапиентации. Поскольку культура является специфическим для человека механизмом адаптации к среде, внебиологическим по своей сути, но выполняющим те же адаптивные функции, которые в остальной живой природе выполняются механизмами биологической эволюции, постольку и этносы, как формы культурной вариабильности, могут рассматриваться как адаптивные механизмы, изоморфные различным видам биологической вариабильности. Поскольку и ароморфическая и адаптивно-специализационная эволюция человека практически прекратилась после сапиентации, тогда как до нее она протекала в очень интенсивном темпе, можно считать, что именно в это время биологические адаптационные механизмы должны были смениться изоморфными им культурными механизмами.
Особо важное значение для рассматриваемой нами темы имеет еще одно явление, также впервые сложившееся у человека в эпоху позднего мустье и начала верхнего палеолита. Это переход на относительно оседлый образ жизни[102]. Как пещерные жилища юга Франции, так и палеолитические жилища из костей и шкур в тех районах, где пещер не было (в южной Сибири, на Украине), показывают, что это не были кратковременные стоянки. Палеолитические охотники имели возможность, благодаря охоте на крупную дичь, жить на одном месте долго, годами.
Охота на крупную дичь была возможна не во всех районах палеолитической ойкумены. Там, где никогда не было крупной дичи, не могло (вплоть до возникновения земледелия) идти и речи об оседлости. Но уже в это время появилась известная неравномерность в темпах развития человечества. Области, где была возможна охота на крупную дичь, где была возможна относительная оседлость, стали областями наиболее интенсивного развития человечества, областями, где вырабатывались такие прогрессивные формы культуры, материальной, духовной и социальной, которые получили затем универсальное, всемирное значение и распространение.
Тогда как при бродячем охотничьем образе жизни дислокальный брак вообще не был возможен, при относительно оседлом образе жизни соседних коллективов (матрилинейных относительно экзогамных стад) такая возможность появилась. Можно представить себе и факторы, которые могли привести к ее реализации. Действительно, еще на предшествующем этапе включению молодого мужчины в неродственное ему матрилинейное стадо должен был предшествовать какой-то период пробных встреч, прежде чем могло образоваться сколько-нибудь длительное парное сочетание.
В этнографически известных обществах бродячих охотников-собирателей такие пробные встречи и заключение браков происходили в определенные сезоны, когда несколько бродячих коллективов временно объединялись или располагались стоянками неподалеку друг от друга, на одной территории. При относительно оседлом образе жизни, связанном с охотой на крупную дичь, женская часть стада была заинтересована в том, чтобы юноши-добытчики дольше оставались в составе стада. Эта тенденция совместно с оседлостью может создать условия для возникновения ячейки типа сусу, вполне убедительно проанализированной Ю.И. Семеновым[103].
Брак при этом, естественно, дислокален, в браке состоят два проживающих по соседству коллектива. Два коллектива — это минимум при котором возможны дислокальный брак и функционирование сусу. В то же время в условиях палеолита это и максимум.
Во-первых, три и более коллектива не могли позволить себе селиться в близком
