ещё произносимые такими многозна-ющими, высокопоставленными героями, до крайности редко попадаются у
Набокова, а такой твёрдости и ясности нигде, кроме “Трагедии”, не встречает-ся».4
Да. Вещество
должно истлеть, чтоб веществу воскреснуть –
и вот ясна мне Троица. Какая?
Пространство – Бог, и вещество – Христос,
и время – Дух. Отсюда вывод: мир,
составленный из этих трёх, наш мир –
божественен…
И на следующей странице делается соответствующий вывод:
божественен, и потому всё – счастье . 5
2 См., напр.: Долинин А. Истинная жизнь… С. 34-35; Барабтарло Г. Сочинение Набокова. С. 288-289.
3 Барабтарло Г. Сочинение Набокова. С. 281-282.
4 Там же. С. 283-284.
5 Барабтароло Г. Сочинение Набокова. С. 300-301.
46
«…Ясно, – заключает Барабтарло, – что троичный принцип Дандилио
приобретает художественное измерение, столь близкое Набокову, неизменное
в продолжение его жизни и литературных работ» (курсив в тексте – Э.Г.).1
Однако то, что Барабтарло называет «троичным принципом Дандилио», вскоре
оказалось не более чем временным, подручным инструментом в метафизических поисках молодого Набокова, ещё не освободившегося от клише понятий
христианской церкви («веществу воскреснуть», Троица, Бог, Христос и т.д.).
Впоследствии – и это общеизвестно – Набоков заявлял себя ярым противником, как он называл – «христианизма», да и вообще любой религии, любой
церкви. Понятно, что откровениям Дандилио в метафизике зрелого Набокова
не было места, и не исключено, что потому он и воздержался от публикации
этой пьесы, что видел в ней животрепещущие метания и поиски своей молодости, в своё время бурно и болезненно пережитые, но и давно не актуальные
для того, чтобы выставлять их напоказ.
Главное, что для Набокова было важно в период создания «Морна», –
навести порядок в хаосе жизни, обрушившей на него тяжёлые испытания: хрупкая, камерная «кембриджская гармония», тот завиток «рисунка судьбы», который ему удалось там для себя начертить, размыло последующими траги-ческими и драматическими событиями – гибелью отца, утратой невесты
(«ошибки судьбы», как он вскоре её назвал), неожиданным обретением Веры, открытием в себе каких-то новых качеств характера и личности (далеко не
всегда совместимых с положительной, комплиментарной самооценкой). Со
всем этим нужно было наново разобраться, произвести своего рода инвентари-зацию, переосмыслить и набросать, пусть на скорую руку, новый эскиз вселенной, в центре которой, несмотря ни на что, находилось бы – как всегда, непременно, неукоснительно, – да, конечно, без этого он не был бы самим собой, – СЧАСТЬЕ.
Для достижения поставленной цели Набокову пришлось, может быть, как никогда прежде, мобилизовать все свои человеческие и творческие ресурсы: его изобретательность и гибкость, умение обходить рифы, игры со случаем, неожиданные превращения персонажей, пародии на претензии детерминизма. В ход шло всё, что оправдывало цель: построить модель жизненной
перспективы, заточенной, опять-таки, – на счастье. Перепробованных при этом
творческих средств – тем, приёмов, находок, ракурсов, уловок – хватило на
долгое время впрок.2 Как бы подведя в «Морне» черту под самыми актуаль-ными своими треволнениями, Набоков успокаивается и обретает, наконец, якорь: начинает оседлую жизнь и «всерьёз садится за прозу».3 Он пишет серию
1 Там же. С. 301-302.
2 См., например: Долинин А. Истинная жизнь… С. 34-35.
3 ББ-РГ. С. 277.
47
рассказов – своего рода пробы, этюды, как художник, – для будущих больших
полотен.
ОТ «СЧАСТЬЯ» – К «МАШЕНЬКЕ»: ОТРЕЧЕНИЕ И БЕГСТВО
Выбирая тему для первого романа, Набоков снова проявляет себя (по уже
приводимому выше выражению Барабтарло) «как на удивление эмпирический
писатель»: помолвленный с Верой, обстоятельствами привязанный, теперь уже
прочно, к Берлину, откуда набирает силу массовое бегство русских эмигрантов, и многих – назад, на родину, пусть даже и в Советскую Россию, – он, видимо, почувствовал острую необходимость освободиться, отрешиться от
двойной ностальгии: по первой любви и той малой, но незабвенной родине –
родовому гнезду в Выре, – где она и происходила. Более полувека спустя он
так и объяснял свой замысел: «отделывался от самого себя», «утолял томление».1
Первая попытка оказалась неудачной, хоть и оставила по себе заворажи-вающей лирической силы, но совершенно непригодный для поставленной це-ли рассказ. Как вспоминал Набоков, работать над романом с предположитель-ным названием «Счастье» (sic!) он начал ещё в 1924 году. 29 января 1925 г. в
«Руле» был опубликован короткий рассказ «Письмо в Россию», первоначально, возможно, задуманный как часть романа, но так и оставшийся отдельным
маленьким шедевром. С оговоркой, что «некоторые важные элементы» задуманного романа Набоков потом «перекроил» для «Машеньки».2
Что
