даже взглядом.
Третья зима наступила для Великого Вана. Хотя по возрасту он был еще совсем юн, но физически развился настолько, что выглядел вполне взрослым тигром.
К вечеру следующего дня он появился на своей родной Татудинзе.
Обойдя все места, где проводил свое детство и пещеру, где появился на свет, он задался целью отыскать свою мать. По врожденному инстинкту он чувствовал ее близкое присутствие, но не знал наверняка, в какой пещере ее логово.
Он обыскал все знакомые ему с детства горные трущобы и нашел следы матери, вернее отпечатки ее лап на глинистом грунте болотистой пади, ниспадающей с самой вершины горы. Следы были двухдневные, очевидно мать где-то недалеко.
Поднявшись по тальвегу распадка до каменных россыпей, Ван легко нашел пещеру, куда перенесла мать его и сестру два с половиной года тому назад.
Подходя к пещере, он почуял знакомый запах и в недоумении остановился: к нему приближалась большая тигрица. Она глухо рычала и готова была броситься на своего сына. Она его не узнавала.
Видя, что мать не узнает его, Ван прижался к земле и покорно пополз к ней. В мозгу тигрицы, как молния, мелькнули давно забытые образы и воспоминания, и она узнала своего сына, Великого Вана. Они приблизились друг к другу. Сын первый подошел к матери и стал ласкаться к ней, лизать ее голову, глаза, уши и шею. Мать отвечала ему тем-же и мурлыкала свою колыбельную песенку, так хорошо знакомую Вану из далёкого детства.
В избытке нежных чувств, сын лег на спину перед матерью, и она катала его своими лапами, как бывало делала это, когда он был еще крошечным тигренком.
На звуки эти из пещеры вышли тигрята. Их было двое.
Не зная, как отнесется к ним ее старший сын, мать встала между ними, готовая к защите, но Ван протянул к ним свою огромную голову, обнюхал их с головы до ног и снова замурлыкал, добродушно улыбаясь и облизывая их своим шершавым языком. Тигрятам было уже около года.
Судя по масти и пушистости меха, отец их принадлежал к породе северных амурских тигров, которые отличаются от корейских и маньчжурских более светлой окраской и длинным густым мехом.
Знакомство Вана с братом и сестрой состоялось
Обрадованная неожиданной встрече, мать пригласила сына в свою пещеру, расположенную на вершине горы. Там прожили они все вместе до января и устраивали совместные охоты на кабанов и изюбрей, при чем, молодые учились у старших этому искусству, принимая участие в качестве загонщиков на облавах.
Ван с матерью обыкновенно обходили стадо свиней и залегали на пути их хода, а тигрята гнали добычу на них.
С изюбрами они поступали иначе и старались сообща взять его «котлом», т. е. окружали его со всех сторон и сходились, и когда изюбр вскакивал, пытаясь спастись бегством, то натыкался на засаду и попадал в лапы хищников.
XVIII. Звериные ночи
Зима перевалила уже за вторую половину. Морозы усилились. На высоких горах выпали глубокие снега, и пещера на вершине Татудинзы не могла служить более убежищем для семьи гигантских кошек. Старая тигрица увела своих детей к подножию горы, в дубняки и орешники южных склонов хребта, где на ярких и светлых солнопеках бродили многочисленные стада кабанов.
Ван остался в своей пещере. Ему не страшны были морозы и снежные бури. Его могучее тело, закаленное в ледяных струях горных каскадов и источников, обвеянное суровыми полярными ветрами, было насыщено горячею кровью и большим количеством теплой энергии.
В самые сильные морозы, в лунные январские ночи, он любил бродить по горным хребтам и высоким перевалам, засыпанным снегом. Когда подымался буран и леденящий ветер неистово ревел в каменных россыпях и скалистых выступах гор, он катался в снежных сугробах и горячий, насыщенный электричеством, мех его искрился, излучая энергию.
Голос его, подобно голосу бури, раздавался тогда в горной пустыне, рокотал над Темными лесами и замирал в далеких ущельях многократным эхом.
Наступало тревожное время любви и тайных свиданий у всех пород семейства кошачьих. Ван, достигший трехлетнего возраста, не был чужд этих стремлений и голос всемогущей природы заговорил в нем с неудержимой силой.
Все чаще и чаще в таежные ночи стали раздаваться голоса тигров. Это ревели самцы, звавшие самок на свидание. Нередко к одной самке сходилось несколько самцов, тогда между ними возникали недоразумения и споры за первенство, оканчивавшиеся драками. Само собой разумеется, сильнейший получал пальму первенства и изгонял слабейших соперников. Эти последние, озлобленные и неудовлетворенные, бродили по тайге, в поисках самок, ревели и, в свою очередь, при случае, прогоняли более слабых.
По поверью старых таежников, в это время тигры становятся злыми и кровожадными и разрывают всякое животное, попавшееся им на пути, не исключая и человека; поэтому, в течение недели, когда раздраженность и страсть хищников достигает своего апогея, звероловы, охотники и другие обитатели лесов, избегают выходить из своих фанз по вечерам и ночью и сидят в своих убогих шалашах, дрожа от страха, прислушиваясь к грозному рыканью страшных зверей. Случается, иногда, что разъяренные хищники врываются в фанзы и умерщвляют всех живущих там.
Это тревожное время, совпадающее с серединой января, называется в тайге «черной неделей». Страшные ночи, когда властвует в лесах зверь и трепещет все живое, называются «Звериными ночами».
Великий Ван, ощутив в себе непреодолимую потребность любви, послушный великому зову природы, спустился с ледяных высот Татудинзы. Могучий рев его, раздавшийся в одну из январских ночей у подножья горы, привел в ужас и трепет всех четвероногих и двуногих обитателей леса.
Подобно отдаленным раскатам грома он пронесся над гребнями гор и замер вдали.
Тайга притихла и прислушивалась к этим звукам, затаив дыхание и не смея шевельнуться.
«Вставай скорее Хо-Син, – произнес старый Тун-Ли, дергая за плечо своего работника, спавшего рядом с ним в фанзе, – слышишь, настали «Звериные ночи»! Зажги огонь и подопри дверь колом! Да поворачивайся живее, а то как раз явится сюда Великий Ван и тогда ты не увидишь больше дневного света, так как отправишься в страну теней к своим предкам. Я слышу его голос! Вот он!»
Действительно, в это время послышались сначала отдаленные раскаты грома, а затем, спускаясь ниже и усиливаясь, достигли оглушительного диапазона. Сила звука была настолько велика, что в фанзе задрожали окна и бумага наклеенная на переплеты рамы, пришла в движение.
В звуках этого голоса есть что-то стихийное и необъяснимое. Казалось, что он исходил не из груди животного, а из недр этих каменных громад,
