пут.
Тогда капитан достал из-за пояса пистолет, выстрелил, и старик рухнул на постель с размозженной челюстью…
После выстрела надо было бежать быстро: он разбудил людей.
Красавчик подбежал к окну и стал звать на помощь.
Черные грешники скатились вниз, ворвались во двор и бросили зажженный факел на сеновал.
На ферме был только один человек — второй работник.
Он отважно выбежал в одной рубашке и сделал два выстрела. Но его пули никого не задели.
Черные братья выбрались в чистое поле, а от сеновала с амбаром черными клубами валил дым.
— Ну что, капитан! — со смехом сказал тогда Коробейник. — Скажите, я недаром провел ночь у перевозчика на пароме Мирабо? Славные новости я вам привез!
XVIII
Теперь покинем берега Дюрансы — арену зловещих подвигов черных братьев — и перенесемся в Экс, бывшую столицу бывшего королевства Прованс.
Экс — город обширный и печальный, где повсюду царит великая меланхолия.
Улицы там поросли травой; в особняках, огромных, как дворцы, почти никто не живет; бульвары, обсаженные прекрасными деревьями, пустынны.
Это город, у которого было прошлое и который, подобно Версалю, жалеет о нем. Настоящее и будущее ему, кажется, безразличны.
Раньше он был столицей — теперь субпрефектура.
Этот город — отставной генерал, служащий теперь гувернером.
А между тем в нем есть прекрасная улица и прекрасный район, ни в чем не уступающий Версалю: район Сен-Жан.
Там стоят дома с садами по целому гектару и с мраморными, как в Венеции, лестницами.
Живут в них, впрочем, по большей части, только три месяца в году: от Рождества до Пасхи.
Все остальное время видишь только, как дважды в день старый швейцар отворяет двери да раз в неделю окна, чтобы проветрить здание.
Потом опять наступает тишина.
Таким был и особняк Монбренов де Сент-Мари.
Случались даже годы, когда и зиму старый швейцар проводил в одиночестве: не всякую зиму семейство выезжало из своего имения на Дюрансе.
Этот швейцар был славным стариком, повидавшим на своем веку уже три поколения Монбренов.
Он был так стар, что в Эксе его прозвали "дядя Мафусаил".
Он схоронил трех жен и только что женился на четвертой, которой годился в деды, если не в прадеды.
На самом деле его звали Жан Реймон, но кличка Мафусаил прочно к нему приклеилась.
Итак, однажды вечером древний старец и его новая жена безмятежно сидели у камелька в швейцарской, просторной, как гостиная (в этом доме все было монументально).
Муж спокойно читал, жена сидела за вышиваньем — и вдруг послышался какой-то нахальный шум.
Это стучала карета, собиравшаяся остановиться около дома.
Мы назвали ее стук нахальным, потому что никто никогда не останавливался там, если дома не было хозяев, а они дома почти никогда не бывали.
В Эксе и в гости ходят обычно пешком или в портшезах — в экипажах почти никогда. Экипажи предназначены только для загородных прогулок.
Да никто и не мог приехать в гости к господам Монбрен де Сент-Мари, поскольку в городе их не было.
Поэтому Мафусаил с молодой женой удивленно переглянулись.
В ту же секунду прозвонил звонок.
Старый швейцар пошел открыть сначала форточку в калитке, потом саму калитку — и застыл в совершенном ошеломлении.
У ворот стояла почтовая карета, возрастом, пожалуй, не меньше самого Мафусаила, дважды в год перевозившая хозяев из замка Монбрен в Экс, а потом обратно.
Но господа де Сент-Мари с племянницей никогда не совершали подобного путешествия, не известив по меньшей мере за неделю: ровно столько требовалось, чтобы убрать и проветрить покои для них.
Так что Мафусаил чуть не грохнулся в обморок, увидев эту карету, обвешанную чемоданами и тюками, запряженными парой добрых, несколько тяжеловатых лошадей, покрытых попонами с бубенцами, и господина Жозефа де Монбрена, который кричал ему:
— Открывай же поскорей большие ворота, Жан!
Только эти слова и вывели старого швейцара из оцепенения.
Он отодвинул два больших железных засова, запиравших ворота изнутри, и обе створки разом распахнулись.
Карета въехала во двор, и первой из нее проворно спрыгнула на землю мадемуазель Марта. Отца и дочь сопровождали только лакей и горничная.
Швейцар, который все не мог оправиться от изумления, воскликнул:
— А где же господин Жан?
— В Монбрене остался, — со смехом ответил отец Марты. — Что тут такого удивительного, мой бедный друг? Почему ты смотришь на нас, как будто мы привидения?
— Что ж… видите ли… не ждал я вас…
— Верно, верно. Мы сами еще позавчера и не думали приезжать.
С такими словами господин де Монбрен вошел в большую гостиную на первом этаже, где Мафусаил поспешно распахнул все четыре окна.
Швейцар хлопнул себя по лбу, как ученый, нашедший решение трудной задачи.
— Так-так! — сказал он. — Понимаю! Вы уж простите меня, сударь.
— Что ты понимаешь? — спросил господин де Монбрен.
— Это все из-за барышни…
И Мафусаил со значением посмотрел на дверь.
Марта осталась во дворе, распоряжаясь разгрузкой багажа.
— Если ты понимаешь, — ответил господин де Монбрен, — так я рад за тебя. Я вот ничего не понимаю: ни чего ты не понимал, ни что понимаешь теперь.
— Я хотел сказать, сударь, — ответил Мафусаил, — что вы подумали: здесь барышне будет безопасней.
— Безопасней?
— Точно так, сударь.
— Мне кажется, никакая опасность моей дочери не грозит.
На эти слова Мафусаил отступил назад и еще изумленней посмотрел на хозяина:
— Как, сударь? Неужели вы не знаете, что происходит?
— Нет, а что же происходит?
— Да через неделю все будет в пламени и в крови!
— Где?
— Здесь, на Дюрансе — да по всей Франции, — ответил швейцар.
Господин де Монбрен посмотрел на старого слугу и подумал: "Уж не лишился тот рассудка?"
Мафусаил продолжал:
— Мадам сюда прибыла на той неделе.
— Какая мадам?
— Сама Мадам! — ответил швейцар.
Господин де Сент-Мари содрогнулся.
"Мадам" звали герцогиню Беррийскую. Она прибыла, чтобы попытаться отвоевать трон для своего сына[4].
Монбрены де Сент-Мари были дворянами, но никогда не были закоренелыми роялистами. Они даже всегда склонялись к либеральному образу мыслей, и новый режим был им вполне симпатичен.
Поэтому они не общались с легитимистскими кружками, действовавшими в Эксе с 1830 года, а стало быть, ничего и не знали: ведь газеты нарочно умалчивали о событии, про которое уже неделю говорил весь Прованс.
То была тайная высадка герцогини Беррийской, отплывшей из Англии с горсткой верных сторонников на корабле "Карл-Альберт".
Новость эта распространилась, как огонь по пороховой дорожке.
Власти подняли тревогу и погнались за герцогиней, которая, как говорили, направлялась в Бордо. Множество молодых людей из самых знатных французских семейств поспешило вслед
