слова. Движения, взгляды, вздохи. Об этом я узнаю позже.
– Показывай телом, птичка. Руководи. Не позволяй ни единому божку думать, будто он способен владеть тобой. Если, конечно, сама не пожелаешь подчиняться. Создай иллюзию. Пускай верит, пускай ощущает себя верхним.
– Ты пугаешь меня, – призналась я.
– Прости, птичка. Открываю глаза.
Гелиос возвращается ночью. Просыпаюсь от удара входной двери, сползаю с дивана, задремавши чуть ранее в гостиной, и иду навстречу немногословному супругу, что без приветствия и каких-либо слов ускользает на кухню.
– Я сам, не утруждай себя, – сухо бросает мужчина на моё преследование и, раскрыв оставленный на столе горшок, вычерпывает суп. Остывший. Много часов назад. Затягивает ложку и отбрасывает трапезу вовсе. Не желает говорить, не желает объяснятся. Не желает есть.
И тогда я совершаю первую свою ошибку. Вместо поддерживающего или успокаивающего вопроса/совета, я порывисто восклицаю:
– Новая служанка в дом обошлась слишком дорого, не находишь?
Гелиос поднимает глаза и, прижигая укором, внимает продолжению. Он выпытывает это продолжение, вытягивает его из меня порицающим взглядом.
– Шутки у тебя сегодня, как и суп, жена, – не задались и остыли.
– Я предельно серьёзна, – хмыкаю наперерез (и мужчине, и взгляду, и здравому смыслу). – Ни одна повариха на свете не стоит таких денег. Ни одна уборщица и прачка. Все они вместе взятые.
– Откуда тебе знать ценник обслуживающего персонала? – препирается Гелиос. – И как смеешь делать выводы про себя?
Фантастически огибает факт того, что я была – отвратительное слово! – приобретена аналогичным образом.
– Знаю человека, у которого ты меня выкупил. Этого достаточно.
И отодвигаю миску с супом.
– Что ещё ты знаешь? – отвечает мужчина.
С нерушимым спокойствием – и на лице, и в интонации. С нерушимым и раздражающим спокойствием…! Прищурившись, добавляю:
– Знаю, что в Монастырь ты приезжал (или приезжаешь, то лично мне неведомо) только к новоприбывшим и заслуживающим то девочкам.
Выдерживаю остановку. Подначиваю, ну же…!
– И? – грохается изо рта мужчины, а я почти готова вскричать от этого равнодушного «И».
– Говорил, что женой обладать не желаешь. Обманул меня или изменил себе?
Провокационная интонация почёсывает макушку.
– Ни то, ни то, Луна. Представь себе.
– Так не бывает.
До чего довёл остывший суп и опоздание мужчины…
– Я услышал о твоей просьбе в адрес Отца, узнал о твоём желании стать женой. Всего-то.
– Надо же… – холодно протягиваю я.
– Прекрати кусать руку, что тебя кормит, девочка. Задай вопрос. Что беспокоит? Что хочешь знать?
– Как купил меня. И зачем.
– Если желаешь в такой формулировке… – нехотя швыряет собеседник. – Внимай. Хозяин Монастыря открыл торги и единственным неприглашённым туда гостем оказался…угадай кто?
Ян, чёртов ты…
– Не знала? Отлично! Поверь, сделал он это не просто так. Беспричинность и Хозяин Монастыря – понятия противоположные; у этого черта имеется в запасе план даже на запасной план. Но я приехал. Потому что захотел убедиться…
– В чём же? – бросаю нетерпеливо.
– В том, за что он борется.
Была ли то борьба? Или вялая попытка шевеления? Может, Ян хотел поиграться, но не ожидал, что дела зайдут так далеко; не знал намерений и возможностей Гелиоса. Хотя (судя по тому, как они друг о друге отзывались и отзываются) знал.
– Отец… – продолжает своё повествование мужчина.
– …можешь называть его Яном, – добавляю я. – Имя мне известно.
– О, так ты знаешь. – Гелиос хмурится и отворачивается. Шутливо. – Пускай. И, если тебя интересует денежный вопрос, слушай. Ян решил выставить такую сумму, которая никому не понравилась. Ты права. Она даже мне не понравилась. Понимаешь, Луна? Клан Солнца называют прожигателем людской казны, потому что клан Солнца покрывает сотни деревень и обслуживает весь Полис. Эти поганые нули будут содержать Монастырь ещё несколько лет, а меня заставят продать некоторые из акций семьи. Ян не ожидал моего согласия. Не ожидал моего присутствия. Да я и сам не ожидал…
– Зачем же ты пошёл у него на поводу?
– Очевидно, не находишь? По той же причине, по которой Ян не желал тобой делиться.
Однако – однако…! – на сделку дальше пошёл. Он мог отказать, но – увы – не устоял перед соблазном (денег?) вновь. Или дело…в принципах?
– По той причине, – продолжает Гелиос, – по которой несостоявшиеся торги чернят выставленный лот бракованным товаром и упущенной возможностью. Ты не похожа на лот, не похожа на возможность, не похожа на торг, а потому Ян боится тебя, видя соперника.
– Что во мне видишь ты?
– Это важно?
– Важно.
– Мы не в отношениях, Луна. Статус супружеской пары – фикция, а потому тебя не должно волновать моё мнение, тебе не следует привирать и притворяться, непотребно отыгрывать иную роль. Не хочешь варить похлёбку каждый день – не вари. Есть слуги и жена не в их числе.
– Что во мне видишь ты? – повторяю я, вцепившись непокорным взглядом.
– Сейчас я вижу, – сдаётся Гелиос, – запутавшуюся в собственных мыслях и суждениях девочку. А могу видеть статную, породистую, гордую женщину.
Мужчина желает окончить разговор, но – вдруг – выпаливает напоследок:
– Я просил – единожды – встречи с тобой, однако решением Отца, – теперь это сказано с превеликой напыщенностью, – удостоен не оказался. Пришлось поторопиться и прибыть лично.
Не знаю, что удивляет больше – ропот во взгляде на меня смотрящего, что опасливо переменил принципы, или все противоречивые действия человека, что опасливо их не переменил и причина тому различна.
Предполагаю, хозяйский снобизм велел открыть эти торги – во имя/для меня, а хозяйский эгоизм велел сделать сумму заоблачной, дабы ни один из небесных богов не посмел овладеть такой женой. Но один всё-таки посмел…тот, которого он сбросил со счетов, выведав о возможной симпатии и причины к ней, которого он обогнул приглашением и который единственный из пантеона не обладал десятком женщин, требующих содержания.
– Зачем же ты хотел увидеться? – спросила я.
– Посмотреть в твои глаза и понять, что за ними.
Притупляю взор с раскаянием, ведь я – возможно – заставила усомниться в принятом некогда (ответственном, единственном, безотлагательном) решении. От вскипевшей – беспричинно – головы, от накатившихся друг на друга мыслей, от проплешин в истории и отсутствия понимания происходящего.
– Но мне хватило глаз Хозяина Монастыря, – подчёркивает Гелиос. – Я увидел в них его личные войны. С самим собой. Увидел то, что перестал встречать в богах…человеческий страх и смертное беспокойство. Я увидел погибающего человека, а Боги, Луна, безосновательно себя не растрачивают. Они бесчувственны, хоть и способны на чувства. Лишь однажды я видел глаза этого человека – ещё мальчиком – такими: в день, когда он объявил себя Богом и решил открыть Монастырь.
Эта беседа глубоко оседает на
