Лу величал катапульту, им придуманную и собственноручно собранную за месяц до описываемых событий) чуть на север, – сказал он уже помягче, – а то конница там заскучала.
Монах снова свесился со стены, ладонью показывая угол обстрела. Убедившись, что разворот выполнен верно, черепки засыпаны в корзину, Отец Лу, махнул рукой:
– Давай, а я пойду прилягу, не нравится мне, когда гибнут лошади.
Битые горшки взмыли в воздух, полусвященник-полувояка спустился со стены, пересек небольшой двор, образованный внутренней и внешней цитаделями, сходившимися в этом месте под острым углом, что по замыслу архитектора, крупного специалиста в фортификации, ученика самого Дюрера, должно было создать непреодолимое препятствие для прорвавших, не приведи Господи, первую линию обороны. Отец Лу, посматривая на бойницы, ощетинившиеся пиками, и выглядывавших из них лучников, подумал: «Да, не хотел бы я оказаться здесь, когда эти парни начнут щипать тетивы своих луков». Он обогнул выступающий вперед контрфорс и определенным образом постучал в узкую, едва приметную на фоне серых камней стены дверцу. Изнутри щелкнул засов, ему открыли, и, пройдя длинный сужающийся коридор, Отец Лу наконец очутился внутри крепости.
Город жил почти обычной жизнью, осада только готовилась, главные ворота закрыты всего три дня, провианта вдоволь и происходящее за внешними стенами пока слабо волнует горожан. Монах направлялся к восточным погребам, там, у самого входа в эти будоражащие воображение и раздражающие обонятельные луковицы хранилища вин пряталась его личная крепость – коморка, больше походившая на собачью конуру, чем на человеческое жилище, но удобная и уютная в той мере, как понимал для себя эти определения хозяин.
Узенькие улочки были пусты, редкие прохожие поглядывали на Отца Лу, бодро шагающего им навстречу с довольной миной на лице. Некоторые приветствовали его, пусть и кивком головы, тогда он отвечал:
– Храни вас Бог, и пусть провалятся сквозь землю проклятые иноземцы.
Если кто-то вдруг вопрошал:
– Не со стен ли вы, Святой Отец? Как там?
Монах беззаботно взмахивал рукой:
– Все спокойно, любезнейший, стоит ли волноваться, пока за стенами идет благословенный черепичный дождь.
– Что вы имеете в виду, падре? – удивлялся прохожий.
– Вы же знаете, посуда бьется к счастью, – еще более загадочно ответствовал Отец Лу и следовал дальше.
Приблизительно на полпути, поворачивая за угол пекарни, украшенной огромным висячим замком, тем не менее продолжающей благоухать ржаной мукой и спельтой, он, по привычке широко размахивать руками, задел женщину, стоящую у самой стены.
– Прошу извинить меня, горожанка, за неотесанность и невнимательность, – произнес монах, помогая подняться бедной женщине, отлетевшей в сторону, как отскакивает заглядевшаяся ворона от деревянного крыла ветряной мельницы, оглушенная и с переломанными крыльями.
– Бог извинит, Святой Отец ,– спокойно ответила, отряхивая от пыли свои лохмотья, случайная жертва.
Монах, уже собравшийся продолжить путь, задержался:
– Не святой я, и просил извинений твоих, а не Бога.
– Коли не нужны извинения Бога, чем помогут мои? – женщина пристально посмотрела на обидчика.
– Да кто ты, простолюдинка, чтобы богослову указывать, где Бог, а где нет Его вовсе. Передо мной человек в женском обличье, и извинений я прошу у человека, но не Бога, – раздраженно возразил Отец Лу, глаза его сверкали праведным гневом, а рука судорожно нащупывала под складками рясы крест, спрятанный подальше во время ратных подвигов монаха.
Тем временем женщина завернула за угол, успев при этом бросить фразу:
– В богословских речах частенько Бог только в названии, а содержание наполнено человеком.
Сумев наконец извлечь из глубин грубой материи символ христианства, Отец Лу со словами: – Не зря святая римская церковь называет женщину поместилищем греха, – рванулся вослед богохульствующей (по его мнению) особе, дабы наказать если не «испанским сапогом» и костром, то уж хотя бы прилюдной поркой, в назидание всем, ступающим на скользкий путь порицания церкви и публичной дискуссии с ее служителями. Улица, на которой должна была находиться ведьма, а в оба эти факта монах уже уверовал, оказалась пуста. Рядом ни проулков, ни дверей. Точно, ведьма, решил Отец Лу и перекрестился. Узнал бы Святой Бенедикт, что дьявольское отродье было у меня в руках и я так глупо просмотрел ее, предал бы остракизму и лишил сана, дай ему Господь долгие лета и не затемняй ум, как затемнил мой. С сердцем, полным саморазочарования, монах отправился домой.
Крепость молчанием встречала неприятеля, те же, в свою очередь, не торопились разбавлять тревожную тишину звуками труб, лязганьем стали, ржанием лошадей и криками тявкающих, словно взбудораженные собаки, командиров. Все вокруг напоминало скорее раннее воскресное утро, нежели осадное положение и готовящуюся войну. Отец Лу в раздумьях не заметил, как вышел на площадь Роз, уставленную столами оружейников, заваленных приготовленными заранее атрибутами ближнего боя и прочей смертоносной утварью. Стрелы, связанные в снопы, придавали пространству вид осеннего поля, длинные копья, собранные в шатры и круглые щиты, сваленные горками, завершали этот унылый, в своем ожидании тяжелых перемен, пейзаж. Пробравшись через арсенал под открытым небом, монах уже готов был ввалиться в свое обиталище, но одним глазом заметил приоткрытые ворота винных погребов. Охранника, обычно стоявшего возле них, не было.
Солдат всегда солдат, решил Отец Лу, война на пороге, а он в подвалах. Монах хорошо знал коменданта, если проведает о подобной беспечности подчиненного, того ждет жестокое наказание.
Прости Господи наши слабости, перекрестился Отец Лу, пойду, отведу от лукавого. И он вошел в погреба. Сразу за воротами зияла вырубленная прямо в скале полукруглая шахта, оборудованная механизмом для подъема и опускания винных бочек. Справа от нее вниз уходили узкие каменные ступени винтовой лестницы – вход в святая святых Бахуса местного значения. Факелы на пристенных державках были потушены, но на втором или третьем ярусе подвалов, куда не доставал дневной свет через открытые ворота, горел какой-то светоч и, прижимаясь к холодным стенам, ступая осторожно, можно было добраться до него. Монах секунду колебался, но представив спину солдата после пяти десятков ударов палкой, а именно такая судьба уготована комендантом оставившему пост любителю веселящих напитков, начал спуск. Чем ниже оказывался Отец Лу, тем яснее слышались глухие удары и шорохи, доносившиеся из дальнего конца подвала.
«Уже успел вкусить, и изрядно», – думал монах, прикидывая, как поволочет бедолагу наверх.
С трудом протискиваясь сквозь стройные, но узкие ряды бочек, один вид которых будоражил то нечистое внутри, что отвечает за грехопадение, борясь с желанием выдернуть пробку и подставить рот хлынувшему потоку наслаждения вкусом и забытьем, монах ускорился и уперся в каменную стену, обезображенную дырой выломанного прохода, видимо, в преисподнюю. Именно оттуда доносились странные звуки, напоминающие урчание в утробе после обильного угощения бобовыми, сдобренными золотистым напитком
