извинения, раз извинений Бога тебе не надобно, – проворковала женщина.
«Влепить дубиной в висок и оттащить к коменданту, пока не очухалась, а там высокая инквизиция, «железная леди» и… костер, язви сколько хочешь», – подумал Отец Лу, но вслух сказал:
– Принимаю, теперь уходи.
Ведьма поднялась с кровати:
– Я несла яблоко своему больному сыну, когда повстречала тебя. Наш разговор задержал меня, я не успела, мой сын умер, не дождавшись меня.
– Я не знал, – прошептал монах.
– Он умер бы все равно, – продолжила женщина, – ни яблоко, ни курица, ни бычья нога не спасли бы его, только Бог. Он не захотел, но извинился передо мной, поэтому я не умерла от горя и пришла сюда со своими извинениями, ибо этот поток прерывать нельзя, иначе мир отправится в ад.
Она порылась в своих лохмотьях и достала яблоко:
– Возьми, оно должно быть вкушено хоть кем-нибудь.
С этими словами женщина вышла, солнце заглянуло на миг внутрь и спряталось опять под знакомый скрип петель.
Отец Лу не ел с прошлого вечера. Занятие бомбардированием неприятельской конницы оказалось столь увлекательным, особенно в части прицеливания и расчета дальности обстрела, что монах пропустил завтрак на стенах крепости, а время обеда (не говоря уже о молитве) он провел, как вы знаете, в винных погребах за разговорами с сумасшедшим пекарем. Отец Лу взял яблоко, оставленное ведьмой на столе, и покрутил его в руках – сморщенное, червивое, наверняка кислятина, думал он, разглядывая плод с историей. На секунду представив себе, как умирающий мальчик, дождавшись наконец давно отсутствующую мать, берет слабой, бледной рукой непритязательное на вид яблоко и подносит к сухим, потрескавшимся губам… Монах вытер глаза, внутри, под сердцем, заныло, горло перехватило. Сейчас он понял, за что Бог извинился перед женщиной и какова была сила этого извинения, если позволила матери, закрыв глаза ушедшему от нее в небытие сыну, принести часть этого извинения ему, неотесанному, машущему руками и мечущему слова о Боге бездумно. Отец Лу сжал яблоко в ладони, и… из-за стен крепости прозвучал сигнал «готовься», он сунул плод в карман и, опрокинув стол и стул, помчался на позиции.
Труба неприятеля взбодрила не только нашего героя, но и весь город. Спящие доселе улицы ожили, мужчины выбегали из домов, растаскивали собранные на площади «шатры» и «снопы» и отправлялись к своим боевым местам, заранее определенным, их домочадцы наглухо запирали ставни окон и баррикадировали двери своих жилищ изнутри. С комендантской башни противнику ответили сигналом «готовься к бою» и в подтверждение своей готовности дали залп из четырех катапульт, расположенных у главных ворот.
Когда монах, потный, запыхавшийся, с синяком на правом бедре от неудачно зацепленной дубинки, всю дорогу беспощадно колотившей своего хозяина, появился на стене возле «Святой Катарины», она была уже взведена и нацелена. В корзину, заполненную черепками, ржавыми наконечниками стрел и остатками чугунных заготовок из литейных мастерских, Отец Лу положил яблоко. Длинный, как жердь, юнец из катапультной прислуги, заметив это, усмехнулся:
– Хотите подкормить нечестивых, Отец Лу?
– Это мое извинение перед ними, – грозно ответил монах.
– За что же? – не унимался долговязый.
– А вот за что.
Отец Лу, поплевал на руки, поднял свою колотушку и уж готов был выбить клин, отправив на головы несчастных все перечисленное выше смертоносное ассорти, но снова за стенами прозвучал сигнал «перестроение», и конница развернула боевые ряды к восточной стене.
– Какого черта? – высказался неподобающим его сану манером монах, опуская колотушку. – Они уходят?
Осажденные свесились со стен, удивленно разглядывая неожиданный парад вражеских войск, происходящий на их глазах. С комендантской башни прозвучало «всем оставаться на своих местах», и в этот момент грянул гром, нет, сотни, тысячи громов. По каменным стенам пробежала волна, словно кладка была связана меж собой не толченой скорлупой, замешанной на овечьей крови, а честным словом городского блаженного, вопиющего по утрам – «покайтеся», а среди ночи – «очищайтеся».
Восточная стена, окутанная клубами черного дыма, провалилась в адскую пасть разверзнутой под ней земли.
Не уговорил, понял Отец Лу, вспомнив пекаря, пропал зазря. Он перекрестился, отцепил дубинку и повернулся к «жердине»:
– Следи за подходами, увидишь шевеление, пусть даже полевая мышь захочет проветриться, выбивай клин. Остальные за мной.
И монах, широко размахивая руками, направился к восточной части города, где вместо стены зияла огромная дыра, ставшая теперь главными воротами города, причем открытыми. Внизу, спустившись во двор цитадели, Отец Лу вдруг остановился и крикнул оттуда:
– Эй, длинный, а яблоко не отдавай, лучше съешь его.
