Словно прочитав его мысли, Красная Рука обернулся.
— Не вздумай дурить, лордёныш. Иначе скажу Грай, что ты сдох.
Роберт удручённо кивнул.
Хаген взял с собой Торстена, Гвена и двоих взрослых Обгорелых, они обошли обоз справа по перелеску, и как только достигли головной телеги, над предгорьем разнёсся клёкот орлана. Во всадников полетели стрелы, кони заржали, раздались отрывистые команды, завизжали женщины. Обгорелые нахлынули на обоз серой волной — не особо многолюдной, но неожиданной и безжалостной. По приказу Красной Руки Роберт остался на месте, лишь вышел из засады и встал в полный рост, готовый стрелять. Но он так и не выпустил ни единой стрелы.
В детстве Роберт часто просил мать кинуть кого-нибудь в Лунную дверь, а иногда и требовал. Для него это была самая весёлая игра, самая чудесная забава. Глупый несмышлёныш, он не понимал тогда, что боль — это несмешно, потому что сам ни разу не испытывал её. Он не знал, что страх способен пожирать изнутри, низводя человека до состояния дикого зверя, потому что сам никогда не ощущал такого страха. Ему и в голову не приходило, что смерть — это навсегда.
Сейчас же Роберт осознанно, со всем пылом обнадёженного близкой свободой пленника желал смерти Хагену и всем остальным Обгорелым, и больше всего Тиметту-Красной Руке. Тот — огромный, неумолимый, в неизменном плаще из полосатой шкуры сумеречного кота, с перекошенным от ярости лицом — разрубал своим жутким двусторонним топором чужие головы и спины. Роберт ёжился от страха, видя, как Хаген метнул молот и вышиб стражника из седла, а потом одним сокрушительным ударом размозжил ему плечо, вмяв туда наплечник. Другой стражник насел на Гвена, заставляя отступить к реке, выбил меч у него из рук, чтобы затем мощным полукругом снизу вверх вспороть уже обезоруженного от паха до грудины.
Роберт смотрел на тех и других, и не мог спустить тетиву. Ни в кого из них.
Истошный женский визг оборвала влажно чавкнувшая секира одноухого Ульфа. Торстен и Ол, слаженно действуя в паре, хрустко добивали копьями уже почти бездвижного воина. Красная Рука напирал с топором на такого же, как он сам, здоровяка, когда закованный в латы с ног до головы рыцарь направил своего коня прямо на него. И только тогда Роберт разжал занемевшие пальцы. Конь всхрапнул, встал на дыбы, жалобно заржал, забив копытами в футе от головы Тиметта, и рухнул набок, придавив всадника. Тиметт выругался, злобно вращая единственным глазом, и снова бросился на своего противника. Тот замешкался, буквально на долю секунды взглянув на поверженное животное, и поплатился головой — Тиметт раскроил её надвое. Подоспевший Торстен добил беспомощного рыцаря.
Лязг оружия стихал, слышались лишь стоны раненых и девичий вой.
— Баба твоя, — сказал Хагену командир Обгорелых. — Заткни ей пасть, иначе я убью её. Вы, — взглянул он на Торстена и Ола, — поймайте лошадей и привяжите к повозкам.
Парни кивнули и кинулись исполнять приказ. Хаген отошёл в сторону, и вой прекратился.
— Ты и ты, — грязно-бурый палец ткнул в сторону Сверра и Роберта, — соберите всё оружие, снимите с убитых доспехи. Если кто ещё шевелится, добейте. Берите только нагрудники и шлемы. Остальные помогите раненым, погрузите убитых и разворачиваем обоз. Поживей!
Роберт подходил к мёртвым стражникам, забирал их окровавленные мечи, вытаскивал из ножен кинжалы и ножи и относил в повозку. Потом возвращался, снимал окровавленные доспехи и снова относил. А стянув с очередного воина шлем, вдруг встретился с ненавидящим взглядом серых глаз. Левая рука мужчины была размозжена, но он всё равно сделал слабое движение правой к пустым ножнам. Роберт прижал её коленом.
— Если хотите жить, сир, закройте глаза и не шевелитесь, — прошептал он.
— Лордёныш, ты чего так долго возишься? — подошёл к нему Сверр, подозрительно оглядывая.
— Пытаюсь снять нагрудник… он немного помят.
— Брось его. Тиметт сказал, уходим.
К началу перевала отряд добрался уже затемно. Края были свои, безопасные, поэтому остановились на ночь, развели костёр и стреножили лошадей. Роберт, наспех пожевав копчёного мяса, забрался под одну из повозок и тут же уснул.
Утром Обгорелые меняли друг другу повязки на ранах, разбирали награбленное, связывали в тюки и узлы то, что решили взять с собой, и вьючили лошадей. На выпряженных накануне из телег крупных мохнатоногих коней грузили оружие, доспехи и убитых. Роберт таскал мешки с зерном и сухим горохом, искоса рассматривая девушку, сидящую у костра с куском лепёшки в руках. Пленница неуловимо напоминала ему Грай — такая же хрупкая, совсем юная, с огромными светлыми глазами, сейчас заплаканными. Она испуганно поджимала под себя ноги, её лицо опухло от слёз, а из-под чепца выбились растрепавшиеся волосы.
— Как тебя зовут? — спросил он, остановившись рядом.
— Хлои.
— Не бойся, Хлои. Тебя никто не обидит.
— Мы ехали с матушкой в замок, м’лорд, — пролепетала та. — Её взяли работать на кухню, а меня в услужение к молодой леди. Я всё умею, и волосы расчёсывать, и косы плести, платья шить умею, и… — Хлои разрыдалась.
— Грамкин дрын! — раздался гневный голос Хагена. — Эй, отойди от моей женщины, лордёныш, пока я не отвернул тебе голову.
— Я говорю, чтобы она не плакала, что бояться ей нечего.
— И зачем ты ей врёшь? — захохотал верзила.
Поклажа двух из пяти повозок оказалась практически бесполезной: одна из телег была доверху завалена репой, морковью и луком, а во второй лежали ткани и предметы интерьера. После недолгих раздумий Красная Рука всё же приказал сделать один тюк с овощами, а «безделушки для изнеженных лордов» сжечь.
Роберт помогал сносить мотки тончайших кружев и рулоны нежного шёлка и бросал их в жадное пламя. В резной шкатулке, лежавшей на самом дне телеги, он обнаружил парочку элегантных безделиц, приятных девичьему сердцу, и, прежде чем кинуть шкатулку в огонь, тайком сунул их за пазуху. А потом увидел книгу — большую, в красивом переплёте из толстой тиснёной кожи, с фигурной металлической застёжкой и золотым обрезом. Он отряхнул её от соломы и подошёл к командиру.
— Можно, я возьму это с собой? — спросил он. — Грай любит читать, у неё уже давно не было новых книг.
Тиметт сердито зыркнул и нехотя кивнул.
— Понесёшь её сам. И ещё вот это, — показал он на мешок.
— Но… — Роберт оглядел остальных воинов — у всех в руках было лишь личное оружие.
— Ты убил лошадь, — сказал Тиметт. — А этот мешок был для неё. Но ты её убил, лордёныш, потому понесёшь сам.
Роберт понимал, что спорить бесполезно, да и Грай советовала не возражать, поэтому просто взвалил мешок на плечи. Один из молодых ребят молча взял у него из руки лук, и Роберт благодарно кивнул, взглянув с опаской на командира. Тот ничего не сказал, лишь презрительно скривился.
Шли весь день, ведя на поводу лошадей узкими горными тропами. Вереницу порой приходилось останавливать, когда какое-нибудь из животных начинало упрямиться, нервничало, встревоженное ссыпающимися из-под копыт камнями. Или если сосновая шишка, пузатая и встопорщенная, покрытая смолой словно инеем, срывалась с верхушки, с мягким шумом пролетала сквозь мохнатые ветви и стукалась о землю, подкатываясь под ноги — и тогда лошади ржали испуганно, пучили глаза и отказывались двигаться дальше. Люди брали таких строптивиц под уздцы, поглаживали успокаивающе по крупу, что-то говорили негромко, мягко подталкивая продолжать путь. И в ущелье спустили всех — не потеряли ни одну лошадь, ни один вьюк.
