Слышались чьи-то крики. В этот раз стая была огромной, и ветер не успевал всех разорвать. Твари разрывали тех, кто замешкался.
Она спасет не всех.
Не всех.
Стрелы кончились, приходилось вытаскивать их из тел поверженных мар и снова стрелять. Вскоре улицы были заполнены мертвыми телами гадов. Кое-где она видела и человеческие тела. Обескровленные, разорванные на куски.
Радим. Где он?
Ночь превратилась в кровавое месиво, но вскоре среди черноты маровых крыльев начали появляться звезды.
Где Радим?
Лунный свет, просочившись сквозь редеющую стаю ночных порождений, осветил Тихую Падь, и Лиска видела… понимала, что они побеждают.
Ее выбор сделан, и деревня вот-вот будет спасена. Залита кровью и ошметками черных крыльев, но спасена.
Где же Радим?
Вскоре она поняла, что ей не в кого стрелять. Под ногами чавкала черная кровь мар, а небо казалось чистым. Выжившие твари улетели. Навсегда. Лиска почему-то была уверена, что так оно и есть.
Она отпустила воду, и из домов начали высыпать женщины и дети. Кто-то кричал, зовя своих мужей и братьев, кто-то молча бродил по колено в крови.
Не все выжили. Не всех она спасла.
– Крижана! – достиг ее слуха женский крик. – Девочка моя, где ты?
На нее налетела полубезумная простоволосая женщина. Схватила ее за плечи и начала трясти.
– Где моя дочь? Где моя дочь?! Ты заперла меня в собственном доме, проклятая ведьма, а моя дочь осталась снаружи!
Что? Снаружи? Она же велела всем быть внутри!
Женщина ее отпустила, будто испугавшись, хотя Лиска ничего не сделала.
– Доченька моя… за котенком побежала… где она? Где?
– Я… – Лиска растерялась. – Простите… я не могла ждать всех. Я же велела быть внутри! Это же так просто! Сколько ей?
– Семь… маленькая моя… Крижана!
На сердце стало совсем тяжело. И оправдываться смысла не было. Она понимала, что не могла учесть всего, но чувство вины злобной тварью терзало душу.
Если девочка не спряталась где-нибудь, скорее всего уже мертва.
– Крижана!
– Здесь она, – послышался голос Василя.
Лиска обернулась. И похолодела.
Он был измазан черной кровью от макушки до пят, а его нога была изорвана острыми зубами. Но он будто не замечал своей раны. Он лишь чуть прихрамывал, одной рукой сжимая ладонь маленькой испуганной девчушки, которая от слез не видела ничего перед собой, а во второй прижимая к себе что-то рыжее и пушистое.
– Он спас ее. Задержал мару, пока люди не подоспели, – объяснил Василь, отпуская девочку, которая бросилась в объятия матери. – Василиса…
– Нет, – пустым голосом ответила Лиска. – Дай его мне. Он жив.
– Пойми, он…
– Он жив. Он жив, – сердце билось, как безумное, а в душе поднималась такая же буря, как тогда. – Дай.
Тельце Радима казалось совсем легким. Сердце не билось, но Лиска отказывалась в это верить. Она прижала его к себе и опрометью бросилась прочь из деревни, повторяя: «Живи… Живи…. Живи…»
Покинув Тихую Падь, она хотела было отправиться на их полянку, но под ноги попалась какая-та коряга и она упала прямо на лиса.
Мертвого лиса. В свете луны она видела его лишенные жизни зеленые глаза.
– Нет! – отказываясь принимать очевидное, она снова прижала Радима к себе. – Родной мой… все хорошо… ты жив… я же еще не нашла способ тебя вернуть. Ты не можешь так со мной поступить, Радим! Радим, человечек мой родной, пожалуйста, живи! Живи! Ради меня живи! Если не хочешь, мою жизнь забери, только не умирай!
Вода и ветер не в силах были ей помочь. И ей ничего не оставалось, как просить Радима забрать ее жизнь. Зачем ей жить, если она не может спасти одного? Одного, кого хочет спасти больше всего на свете?
Она представила себя колыбелью, и качала, качала лиса на своих руках, представляя, как он превращается в человека. Заросшего, немного седого, обнаженного… грязного.
Но – человека.
Она представляла, как этот человек, обнимает ее, а потом говорит: «Никогда не покину тебя больше, Лиска».
Лиска… так ее называл только он.
Но Лиска умерла.
Умерла вместе с тем, кого не смогла спасти…
***
Первое, что она ощутила – запах. Пахло травяным отваром: листья смородины, ромашка, мята и чабрец. А еще – едой.
Второе – звуки. Пели птицы, радуясь солнцу и летнему теплу, скрипели колеса, стучали лошадиные копыта по камню.
Она не в лесу. Она лежит на чем-то мягком, укрытая тонким одеялом, и кроме него на ней нет ни клочка одежды.
Открывать глаза была страшно. А еще… где он? Где ее Старый Лис?
…мертвый лис…
Деревянный потолок ни о чем ей не сказал. Она зачем-то подняла руку и поднесла ладонь к глазам. В нос проник запах душистого мыла.
Почему-то ей подумалось, что она в доме Василя. Наверное, он подобрал ее, когда она потеряла сознание. Или заснула?
Решившись, она села на кровати и огляделась. Больше всего обстановка походила на гостевую какой-нибудь корчмы: небольшое окошко, простенькие занавески, стол, на котором стоял поднос с дымящимися тарелками и чашка с отваром, какие-то бумаги, прижатые кувшином с водой. Небольшая печь в углу. Сундук для вещей. И кровать, на которой лежала она. Широкая, двое поместятся.
Значит, она не у Василя. И даже не в Тихой Пади, потому что там не было корчмы.
Ее кто-то раздел и помыл. И принес еду.
Она услышала за дверью приближающиеся шаги, и ей стало почему-то очень страшно. Откуда-то вспомнились старые ощущения, когда у нее перехватывало дыхание, душа трусливо убегала куда-то в пятки, а сердце трепыхалось в груди, колотясь о ребра, как безумное.
Она торопливо легла обратно и закрыла глаза, притворившись, что все еще спит. Дверь открылась, и шаги, которые в коридоре казались оглушительными, стали почти бесшумными. Кто-то берег ее сон.
Но она все равно слышала.
Человек приблизился к кровати и сел рядом с ней, а через мгновение она почувствовала прикосновение шершавых пальцев к своей щеке. Они легонько провели от уголка губ до виска, убрали выбившуюся прядь и пощекотали за ухом. Грубые пальцы, мужские.
– Лиска… – тихонько сказал он.
…Лиска…
Она резко открыла глаза и подалась вперед, сев так стремительно, что ему пришлось отпрянуть.
– Не спала, да, притворщица? – весело спросил он.
А она не могла ответить. А еще – дышать. В горле встал огромный комок, виски заломило, а глаза наполнились слезами. До этого она никогда не знала, что это такое: плакать от счастья. Она думала, что это глупость, что это выражение такое красивое, не более!
