могли? А как же Вероника?
Истомин откинулся на спинку кресла и вытянул ноги.
– Я совершил непоправимую ошибку, но… Я мечтал воспользоваться её богатством, чтобы помочь моей… – он замолчал, так и не договорив, и приложил ладони к глазам. После продолжительной паузы Алексей наклонился вперёд и достал из кармана рубашки разорванный конверт.
– Это моя совесть, – он потряс перед нами пожелтевшим письмом, и его глаза блеснули, как у хищника, который угодил в собственную ловушку. – Последнее письмо от моей Вероники…
Истомин протянул мне конверт и почти потребовал:
– Читайте… Читайте вы… При всех… Вслух!
Мой дорогой Алексей! Пишу Вам и не могу сдержать слёз. Они падают прямо на бумагу и размывают буквы. Вы могли бы не тратить на меня своё драгоценное время, ничего не объяснять и не оправдываться… Знали бы Вы, как я всё это ненавижу!
Кажется, было бы куда легче, если бы Вы сказали мне, что больше не любите… Но зачем, родной мой, зачем, скажите мне, Вы так жестоки к Вашей бедной Веронике? Вы и вправду думаете, что я смогу поступиться честью и стать… О нет, я не могу заставить себя написать это слово. Вы ведь, конечно, не это имели в виду, когда умоляли меня о встречах втайне от Вашей жены? Вы ведь и сами для этого слишком порядочны, разве не так? О, я даже не могу помыслить, что могла ошибиться… в Вас… Нет, нет, нет!
Вы просите хотя бы не прекращать переписку. Но как это возможно? Если Вы можете с такой лёгкостью отказаться от своих чувств, не думайте, что и я смогу. Простите, но это не в моей власти – я слишком сильно люблю Вас, чтобы однажды взять и забыть. Этого никогда не случится, моя память сильнее меня.
Не бойтесь, я не смогу Вас возненавидеть. И, разумеется, ничуть не обижаюсь, как Вы изволили выразиться. Можете не переживать, я и проклинать-то не умею… Знайте, я лишь желаю Вам счастья, да, я желаю Вас счастья, пусть и с другой женщиной. Что ж, стало быть, так распорядилась судьба. Я понимаю, что у Вас не было выбора. Вы написали, что ничего не могли мне дать, чтобы сделать меня счастливой. А я ведь ничего и не просила. Мне ничего не было нужно, кроме Вас… Вас одного! Мы могли бы сойти с ума или умереть, всеми отринутые, в нищете, но вместе… О, я не вправе, не вправе решать за Вас! Вы всегда были рождены для чего-то большего.
Помните стихотворение Китса?
Сильны любовь и слава смертных дней,
И красота сильна,
Но смерть сильней.
Мне остаётся только уйти одной. Пожалуйста, не вините себя. Живите!.. И иногда вспоминайте бедную Веронику, которая любила… отчаянно любила своего милого Алексея больше самой жизни.
Я прощаю Вас. Я отпускаю Вас.
Навеки Ваша
В.Л.
Я отложил письмо и повернулся к Истомину. Беспомощный старик в кресле беззвучно рыдал.
– Она отравилась крысиным ядом.
Мы посидели ещё немного в тишине и начали собираться. Хозяин дома принёс брату пакет с лекарствами и посоветовал бережнее относиться к своему здоровью. Ольга почти всё время молчала и как будто избегала смотреть мне в глаза. Но, когда мы прощались, она чуть дольше, чем следовало, задержала свою руку в моей, а потом бросила скупую благодарность:
– Спасибо, что пришёл.
За Истоминым приехал личный водитель. Алексей предложил мне сесть вместе с ним в машину и немного покататься по городу, но я отказался. Он нисколько не огорчился, а, напротив, словно обрадовался моему отказу и похлопал меня по плечу:
– А вы не хотите стать писателем?
Я почувствовал, что краснею. Как он догадался?
Истомин не стал дожидаться ответа и добавил:
– Я подарил вам историю. Решайте сами, что с ней теперь делать.
Это была беспокойная ночь; я никак не мог заснуть, а когда забывался на время, меня мучили страшные видения. То мне представлялся безумный Истомин, размахивающий топором над бездыханным телом юной девушки с янтарными волосами. То передо мной появлялась Ольга в длинном белом сарафане. Она тянула ко мне руки, моля о спасении, и я кидался в её объятия, но обнимал лишь пустоту. Ольга ускользала, постоянно ускользала, как только я пытался прикоснуться к ней… Вдруг раздался телефонный звонок, и я долго не мог понять, сон это или реальность. Часы показывали полпятого утра. Я ответил и услышал взволнованный голос редактора «Хроноса»:
– Скворцов, я сам дарю тебе сенсационный материал!
– Что такое? – недовольно пробурчал я. Скользкие мурашки облепили моё измученное тело. Мне отчего-то не хватало воздуха и страшно хотелось пить. Я подошёл к графину с водой, но не успел наполнить стакан.
– Это большая удача, что я узнал первым, – тараторил в трубку довольный редактор. – Тебе нужно срочно выезжать на место происшествия, пока тебя не опередили другие журналисты. И помяни моё слово: если и на этот раз допустишь ошибку, я тебя точно уволю!
Я сел на табурет и подпёр голову влажной рукой.
– Да что, в самом деле, случилось? Куда выезжать? Какое такое место происшествия?
Редактор цокнул языком – наверное, проклинал своего бестолкового сотрудника. Но я ведь и вправду не умел читать чужие мысли! В конце концов он успокоился.
– Промедление смерти подобно, – произнёс свою любимую фразу редактор «Хроноса» и бодро выкрикнул:
– Истомин повесился.
Я не устану проклинать
ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его.
Мф. 16:27
Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь.
Послание к Римлянам 12:9
Пусть к чёрной двери искупления
Слепцы-предатели идут…
Что значу я? Не мне отмщение,
Не мой над ними будет суд.
З. Гиппиус
1
В тихом саду среди застенчивых роз купалось выпущенное из ночного плена солнце. Лучи несмело обводили извилистые линии-тропы на ладонях смешливой земли. Прелестные сильфиды в облике мечтательных стрекоз танцевали над румяными лепестками, едва касаясь нежной кожи заколдованных цветов. Дивные звуки раскачивались на невидимых волнах в воздушном море, пахнущем одуванчиками, облаками и счастьем. Казалось, нет ничего, кроме блаженного спокойствия; а пыль, не выметенная у ворот жизни, растворялась в дыхании зыбкой вечности. Мгновение длилось и не заканчивалось до тех пор, пока какому-то чудаку не вздумалось его остановить…
Девушка в лазурном ситцевом
