старую ель и устало прислонился головой к ее шершавому стволу. Этой ночью что-то сгорело и в его душе. Ему казалось, что в груди у него, вместо тоскующего по Докице и матушке сердца, была кучка остывавшего пепла. Он долго просидел в забытьи, потом поднялся и пошел лесом, сам не зная, куда идет и где остановится.
Не прошло и месяца после пожара в Медвежьем логе, как и в других местах запылали боярские усадьбы, из имений угонялись стада и отары.
Жаловались бояре на разбой, но господарю, запутавшемуся в войне турок с поляками, было не до того. В народе заговорили о Черном атамане, который бродил по непролазным лесам, время от времени налетая на боярские усадьбы. Стали купцы ездить с оружной охраной, однако и это не помогало, когда навстречу выходил Черный атаман. Отбирал он все, вплоть до одежды, однако смертоубийства не допускал. Никто из ограбленных не видал его лица. Прятал его атаман под черным платком. Известно было только, что он высокий, плечистый, что голос у него тихий и никто из его воли не выходит.
8
«Деньги сметают царства и крепости рушат».
Мирон Костин
Был канун байрама. На постоялом дворе, где остановился Василе Лупу, царила великая суета. Отовсюду съезжались турецкие аги и богатые купцы с дарами для силистринского паши.
Умывшись с дороги и надев приличествующие случаю одежды, ворник в сопровождении Асени направился к резиденции паши.
У главных ворот толклось множество конных и пеших. Асени пошел к эль-агалары — адъютанту и доверенному лицу паши.
— Прошу тебя, эффенди, — сказал он, — извести сиятельного пашу, что прибыл ворник Лупу из Молдовы по срочному и важному делу. Просит благоволения быть допущенным.
Эль-агалары ушел и, возвратившись вскоре, выкрикнул:
— Пусть войдет ворник!
Абаза-паша, мужчина средних лет, в смоляной бороде которого уже поблескивали серебристые нити, сидел на низком диване и задумчиво потягивал кальян. Сделав несколько шагов, ворник остановился посреди комнаты и низко поклонился.
— Многая тебе лета, светлейший паша!
— Салям-алейкум, эффенди ворник! — ответил паша, вынув янтарный чубук изо рта. — Присядь, отдохни.
— Премного благодарен, но разве теперь время отдыхать?
— Твоя правда! — молвил паша и прикрыл крашенными кармином веками свои проницательные глаза, явно не торопясь приступить к деловому разговору. — Благополучно ли добрался?
— Слава богу!
— Здоровы ли жена и дети?
— Расставался со здоровыми, а теперь — кто знает, живы ли еще? На престоле Молдовы сидит враг мой.
— Аллах позаботится об их жизни, — спокойно продолжал тянуть время паша.
— Тяжкое выпало мне испытание. Надеялся, что на этот раз, как не стало того предателя, я займу престол...
Паша с притворной печалью покачал головой.
— Все было ладно продумано, но султан повелел иначе. Придется подождать.
Лупу вынул из кармана кожаный футляр и достал из него алмазное ожерелье.
— Шлет тебе моя супруга это ожерелье в дар к празднику байрама за то, что радеешь о нашем благоденствии.
Паша взял в руки ожерелье и, перебирая в руках, залюбовался им.
— Замечательные украшения имеет супруга твоя, но сама она, должна быть, еще прекраснее.
— Жена моя красива и очень преданна.
— Передай, что весьма доволен ее даром.
— Кто знает, увидимся ли с ней еще? — с тревогой в голосе сказал ворник. — Только ты, светлейший, можешь избавить меня и всех домашних моих от злобы того, кто теперь занимает молдавский престол.
Паша озабоченно глянул в зарешеченное окно.
— Времена теперь смутные. Ты, должно, видел у моих ворот войско?
— Видел, о, паша!
— Полагаю, ты понял, что не ради байрама прибыло оно сюда?
— Догадываюсь, светлейший!
— Все, что я скажу тебе сейчас, не должно дойти до чужих ушей...
— Тайну сохраню пуще жизни! — заверил его Лупу.
— Ссора у нас с гяурами-ляхами. Король их глазами завидущими на Молдавию смотрит. Это по его приказанию бороздят казаки море и наших подданных грабят. Двинем татар, поднимем войска из Буды, и валахов, и молдаван и истребим змеиное племя ляхов. Вот видишь, сам-то я не могу тебе помочь сейчас, но заботу о твоей судьбе передам в надежные руки. Завтра получишь грамоту к великому нашему кислар-аге, повелителю султанского гарема. С этим посланием пойдешь к судейскому чиновнику — миралем-аге на улицу Сулеймана. Через него и узнаешь, как продвигаются дела.
Ворник поклонился и вышел. Разговор его расстроил. Свара между турками и ляхами станет еще одной преградой на пути к цели. Но что поделаешь!
Есть ему не хотелось. Поковырял в тарелке и отставил ве. Улегшись, долгое время не мог заснуть. Черные мысли терзали, как хищные птицы. А когда он, наконец, забылся, стали сниться кошмары. Утром проснулся обессиленным. На душе было прескверно. У открытого окна ревел осел.
— Уходи, скотина! — замахнулся сапогом ворник. Но ослик не обратил на него никакого внимания. Лупу высунулся из окна и хлопнул его сапогом. Ослик даже ухом не шевельнул и продолжал реветь. Проходивший мимо слуга посоветовал:
— Брось ему корку хлеба, эффенди, иначе не избавишься.
Ворник кинул ослику краюху, и тот тут же удалился.
— На этой земле даже ослы берут взятки! — тяжко вздохнул Лупу.
Одевшись и поев, он вновь отправился к паше и, получив обещанное письмо, не задерживаясь, вместе с Констанди Асени и четырьмя парнями, которых захватил с собой для охраны, покинул Силистру. На перекрестке двух дорог ворник остановился и сказал:
— Здесь, Асени, пути наши расходятся. Ты вернешься в Молдову и узнаешь, что там с моими домочадцами. Ежели застанешь их живыми, то скажи, что я велел покинуть город и всем ехать в Медвежий лог. Сам же я отправляюсь в Царьград. Найти меня можно будет в доме купца Ибрагима, возле большой мечети.
— Мне появляться в Царьграде нельзя, — сказал Констанди. — Злятся на меня греки из Фанара. Знают, по моей вине сгинули Батиште и остальные.
— И на меня там косо смотрят, но что поделаешь! Впрочем, ты можешь остановиться в Рущуке у моего дяди жупына Андрония
