— по своей глупости — согласилась, почти не задавая вопросов, на которые я всё равно бы не получила ответа.
Желание ругаться с ним покидает меня.
— Если Бронвен каким-то образом выяснит, как я могу снять ваше проклятие, найди меня, и я помогу тебе.
Несмотря на то, что он прекрасно знаком со всеми чертами моего лица, его взгляд задерживается на них.
— Tapath.
Как я поняла, «тапоф» значит — «спасибо».
— Как будет «пожалуйста» на языке воронов?
— Sé’bhédha.
— «Шехвеха», — повторяю я, и гроза начинает стихать, снаружи и внутри.
ГЛАВА 12
Лоркан перевоплощается в ворона. Но вместо того, чтобы схватить меня, он низко опускается и протягивает мне крыло. Я понимаю, что вряд ли ему приятно, когда на него наступают, но он даже не дёргается, когда я использую его крыло как лестницу. Схватившись одной рукой за вязаное покрывало, накинутое мне на плечи, другой рукой я обхватываю его за шею, утонув в его черных перьях.
Я стараюсь не сжимать слишком сильно, чтобы не задушить его, когда он вылетает из норы в скале и несёт меня вниз к мерцающим факелам и возбужденной толпе. Мы приземляемся рядом с большим столом, за которым уже сидят Эйрин и Фибус.
Она улыбается мне, а он пялится на меня с таким же ужасом и волнением, с какими смотрел на меня в тот день в подземелье его семьи, когда мы сняли первого ворона Лора со стены.
Я опускаюсь на стул рядом с ним и сжимаю его ногу, чтобы уверить, что со мной всё в порядке, но мне, видимо, не удаётся это сделать, потому что его колени продолжают подпрыгивать.
Вороны с каждого рыночного прилавка несут глиняные миски, наполненные сливочными соусами и тонко нарезанной рыбой, деревянные разделочные доски с жареным мясом, сочными овощами и зеленью, а ещё корзиночки с подрумяненными лепёшками, смазанными маслом.
Эйрин начинает нам что-то говорить, но поскольку она говорит на языке воронов, Лору приходится перевести:
— Надеюсь, что вы очень голодны, потому что каждый торговец хочет предложить вам своё фирменное блюдо.
Я возвращаю ей улыбку.
— Пока мы гуляли по вашему дому, у нас в желудках образовались дыры.
Фибус, который обычно легко разбрасывается любезностями, слишком ошеломлён, чтобы говорить.
Перед нами ставят кувшин и металлические кубки, наполненные вином воронов. И хотя я сказала, что никогда больше не буду пить, я всё-таки пью, в основном для того, чтобы успокоить свои расшатанные нервы.
Этот нектар такой же вкусный, как и всегда.
— Вам следует продавать это вино в Люсе.
Несмотря на то, что большинство воронов, сидящих дальше за этим же столом, используют когти, чтобы захватывать и разрезать еду, Лоркан берет вилку и нож, также как и Эйрин.
— Зачем нам это делать?
— Ради выгоды.
— Мы не нуждаемся в деньгах.
Я откидываюсь на стуле.
— Ладно. Тогда продавайте его в обмен на то, в чём вы нуждаетесь.
— Может быть, потом, когда мы получше устроимся.
Я фыркаю, уловив его намёк. Он явно имел в виду то, что они собираются захватить все три королевства, а вполне вероятно, что и четыре. Но поскольку я поклялась быть доброй, я увожу разговор подальше от политики.
— Это вино делается из чёрного винограда, или из зелёного, как фейское?
— Вообще-то, оно делается из beinnfrhal.
Должно быть, поэтому я предпочитаю его фейскому вину.
Эйрин касается руки своего сына и что-то говорит. Я разбираю только одно слово: «Зендайя».
— Мама говорит, что ты похожа на Дайю.
Я промокаю губы салфеткой.
— Мне это уже говорили.
Я пытаюсь вспомнить единственное видение, в котором она присутствовала, но я была так сильно сосредоточена на разговоре, что не запомнила её лица. Только оттенок её глаз.
«Ты бы хотела ещё раз на неё взглянуть?»
Я моргаю, глядя на Лора.
«Кажется, это первый раз, когда ты попросил разрешения проникнуть в моё сознание».
Он опускает столовые приборы и ждёт моего ответа, и я отвечаю ему кивком головы.
«Таверна-Базар» исчезает. Точнее, она подсвечивается. Солнечный свет проникает теперь сквозь люк, освещает бледно-серые камни и отражается от пылинок, заставляя их сверкать точно мишуру.
Какая-то женщина смеётся, отчего моя кожа покрывается мурашками, потому что мне почему-то знаком этот смех. Она сидит ко мне спиной, тёмно-рыжие волосы ниспадают волнами до самого её копчика.
Я подхожу ближе — я всего лишь призрак в воспоминании Лоркана. Я останавливаюсь только тогда, когда оказываюсь перед столом, за которым она сидит в компании других женщин и мужчин. Как и у всех у них, на её лице видны черные полосы и перо, которое я видела на щеке каждого ворона — всех, кроме Бронвен.
Может быть, чернила не держатся на её повреждённой коже? Я не даю себе развить эту мысль, так как знаю, что у меня мало времени, и мне нужно многое запомнить.
Взгляд Зендайи снова приковывает моё внимание. У неё приподнятые коричневые брови, которые оттеняют её розовые радужки, обрамлённые длинными ресницами. Этот оттенок глаз не встречается ни в Люсе, ни в Неббе, ни даже в Глэйсе. Я не унаследовала этот цвет, но он просочился сквозь голубой, сделав мои радужки фиолетового цвета, что заставляет фейри каждый раз останавливать на мне взгляд.
Цвет её кожи также отличается от моего. Этот блестящий оттенок оливкового напоминает обожжённую землю. Мой цвет кожи гораздо менее экзотичный — персиково-розовый, как у моего отца.
Единственная черта, которую я, пожалуй, ни от кого не унаследовала — это форма моего лица. Лицо Зендайи идеально овальной формы, а у моего отца — идеально квадратной. Что же касается меня… Бабушка считает, что у моего лица форма сердца. Это из-за моего острого подбородка и высоких скул. Я всегда думала, что пошла в маму, в Агриппину, потому что у неё тоже острый подбородок и выдающиеся вперёд щёки.
Но, очевидно, что это не так.
Я задвигаю подальше печаль, которая всегда сжимает моё сердце, когда я вспоминаю о секретах своего происхождения, и концентрируюсь на этом окне, в которое разрешил мне заглянуть Лоркан.
Губы Зендайи, полные и розовые, приоткрываются, и она улыбается такой яркой улыбкой, что та кажется неземной. Моё сердце сжимается при виде её радости, а затем сжимается ещё больше, когда я слышу её мелодичный смех. Интересно, смеялась ли она в последние двадцать лет?
Жива ли она?
Мои глаза замечают подвеску в виде перламутровой раковины в ложбинке на её шее. И хотя сама раковина белая, кончик её спирали — темно-красного цвета.
Моя мать встаёт, прижимает одну
