выходит и не выходит.
Мать у Санубар проводница. Через каждые два дня она уезжает в поездку, и тогда он приходит сюда.
Ради Санубар он стоит в нагоняющей тоску ранней темноте, на ветру, у этого одноглазого минарета. Никто в мире не знает об этом, только он и Санубар, больше никто-никто, он никому не скажет.
Вышла. Наконец-то вышла из ворот мать Санубар!
Прижимаясь к ограде мечети, он немного поднялся вверх, завернул за угол и остановился. Вслед за матерью из ворот вышел мужчина, и они, о чем-то переговариваясь, пошли по улице вниз.
Выждав, он перебежал мощенную булыжником мостовую и вошел в ворота. От деревянных ступеней, поднимающихся на пол-этажа, знакомо тянуло пылью, известью, и у него потеплело в груди. Согнутым пальцем он тихонько постучал в дверь.
Из-за двери раздался ее голос:
— Входи, я не заперла.
Санубар сидела на своем обычном месте — в углу дивана, сидела в своей обычной позе — поджав ноги.
Ее тонкие пальцы перебирали кисти шали, которую она накинула поверх лавсановой юбки. Как и раньше, перед Санубар на табуретке стояла маленькая коптящая керосинка, — ее запах и тепло наполняли комнату. Всегда, когда он думал об этой комнате, он вспоминал не эту плотную штору на окне, не этот прямоугольный стол посреди комнаты, не выгоревший кофейного цвета диван, не старый немецкий радиоприемник в углу, он прежде всего ощущал запах и тепло керосинки, которые сберегали их счастье, их тайну, их любовь.
— Ты опять ждал за углом? — Кошачьи глаза Сану-бар весело взглянули на него снизу.
— Нет, я только что подошел.
Санубар улыбнулась и протянула руки над керосинкой.
— Грейся!
Он подставил ладони к огню.
— Горячо? — Санубар взяла его пальцы в свои, потянула к себе: — Да иди же!..
Он опустился на ковер, и она прижала его голову к своей груди, погладила по жестким волосам, потом поцеловала в губы. Он тут же встал, потому что в такие минуты к горлу его подступал комок, и он боялся, что заплачет.
— С кем вышла из дому твоя мать? — спросил он, чтобы справиться с собой.
— А, это Агагусейи!..
— Агагусейи?
— Да, наш родственник. Вожатый трамвая…
— Зачем он приходил к вам?
— Откуда я знаю? — Санубар пожала плечами. — Уже третий раз приходит.
Имя Агагусейи ему не понравилось, оно звучало чуждо в этой маленькой комнате.
…Он решил, что сядет сейчас рядом с Санубар, положит ей руку на плечо, просунет другую руку под кроличью безрукавку, бумажный свитер с высоким воротом и бумазейную кофточку и будет ласкать ее грудь.
Он хотел уже снять пиджак, как вдруг вспомнил про книжки за поясом. Жаль, не догадался оставить их у Вовки. А здесь вытаскивать книжки и тетрадки нельзя: вдруг Санубар увидит учебник географий — на учебнике написано: «Для восьмого класса», а она-то думает, что он учится в девятом.
Они познакомились, когда в школьном дворе покупали кутабы. Санубар училась в азербайджанской школе, а он — в русской. Школы были в смежных зданиях, а двор был общий. Тогда у Санубар не хватило мелочи. Он дал ей эту мелочь, а через несколько дней, увидев его во дворе, она вернула деньги.
Санубар не была красива и одевалась как деревенщина. Ему даже в голову не пришло, что эта девочка, покупавшая кутабы, станет его первой любовью. Правда, за полтора года до этого он влюбился в женщину, жившую по соседству. Когда эта женщина появлялась на балконе, он подолгу смотрел на нее. Но это прошло, потому что было ненастоящее, — он понял это потом, когда они в первый раз остались вдвоем с Санубар.
Сначала они просто здоровались, потом однажды вышли вместе. Как-то так получилось, что он проводил Санубар до дому. Она позвала его к себе, сказав, что дома никого нет, и он поднялся сюда, сам не зная как.
Тогда он впервые увидел глаза Санубар, увидел их близко и понял, что они кошачьи. Он сказал ей, что учится в десятом классе и что ему восемнадцать лет. Потом Санубар узнала, что он наврал, но, что он учится в восьмом, она не подозревала.
Ей самой было уже семнадцать. Всегда, когда он думал о ней, он чувствовал себя виноватым: рано или поздно Санубар узнает, что она старше его. Правда, это уже не будет иметь большого значения, ибо к тому времени они поженятся.
— Почему ты не снимешь пиджак?
— Я пойду, у меня дела. — Он сказал первое, что пришло в голову: на самом деле он мог остаться тут до вечера.
— Какие у тебя дела? Пойдешь с мамой в гости?
Ей, кажется, опять хочется унизить его, но он сегодня не смутился, как в прошлые вечера, этот вечер ему дороже, чем все предыдущие, — он так чувствует, а почему, и сам не знает.
— А что он у вас делает, этот Агагусейн?
— Откуда я знаю? — Санубар закусила нижнюю губу и сжалась так, как будто ей стало холодно. — Кажется, мама выходит за него замуж.
— Твоя мама?
— А что?
У Санубар никого не было, кроме матери. Он ни разу не разговаривал с нею, даже не видел ее близко, но почему-то она ему не нравилась.
— То есть как это выходит замуж?
— А ты не знаешь, что такое выходить замуж?
Он испугался: если мать Санубар выйдет замуж, что будет с их встречами? Агагусейн останется здесь, в этой маленькой комнате, в их комнате?
— Да нет, у него есть своя хибара, он получил квартиру в новом доме, — сказала, будто подслушав его мысли, Санубар.
Санубар все знает. Она догадывается о его желаниях, чувствует, какой разговор ему не нравится, какой ее поступок ему по душе. Он еще только про себя напевает какую-нибудь мелодию, она уже выводит ее своим тонким голоском.
Санубар снова погладила его жесткие черные волосы, как будто сказала: не бойся, я никуда отсюда не уйду.
Он был готов стоять на коленях всю жизнь, был готов, забыв дом, школу, ребят, никуда не ходить, ничего не делать, пусть только эти пальцы всегда гладят его волосы, пусть он чувствует тепло этой груди, пусть всегда слышит биение ее сердца.
Он положил руку ей на плечо. Санубар взяла другую его руку, просунула под бумазейную кофту к себе на грудь.
Всегда, когда рука его касалась груди Санубар, сердце у него падало, он замирал, в горле пересыхало, начинали дрожать руки, все тело. Он с трудом успокаивался.
Она была худенькая, он чувствовал своей крупной ладонью ее хрупкие ребра, но груди у нее были полные,
