что ему удастся вернуться на Родину (он был тяжело болен, измучен пребыванием в тюрьме), отдал блокнот Нигмату Терегулову. На этом блокноте рукой Джалиля было написано:
«Другу, который умеет читать по-татарски и прочтет эту тетрадку.
Это написал известный татарскому народу поэт Муса Джалиль. Испытав все ужасы фашистского концлагеря, не покорившись страху сорока смертей, он был привезен в Берлин. Здесь он был обвинен в участии в подпольной организации, в распространении советской пропаганды и заключен в тюрьму. Его присудят к смертной казни. Но у него останется 115 стихов, написанных в заключении. Он беспокоится за них. Поэтому он из 115 старался переписать хотя бы 60 стихотворений. Если эта книга попадет в твои руки, аккуратно, внимательно перепиши их набело, сбереги их и после войны сообщи в Казань, выпусти их в свет как стихи погибшего поэта татарского народа. Это мое завещание. Муса Джалиль. 1943. Декабрь».
Нигмат Терегулов вместе с Амиром Утяшевым, выполняя завещание поэта, переписали стихи Джалиля в нескольких экземплярах, а подлинник оставили на сохранение француженке Марии Дубиз, партизанке, участнице французского Сопротивления.
Солдат Терёгулов выполнил завещание поэта, его блокнот с тюремными стихами он передал в Союз писателей Татарии.
Муса Джалиль предпринимал и другие попытки переправить свои стихи на Родину. Для него они были дороже жизни, в них он видел свое бессмертие. В одном из стихотворений Джалиль писал:
Песни, в душе я взрастил ваши всходы,
Ныне в Отчизне цветите в тепле.
Сколько дано вам огня и свободы,
Сколько дано вам прожить на земле!
Вам я поверил свое вдохновенье,
Жаркие чувства и слез чистоту.
Если умрете — умру я в забвенье.
Будете жить — с вами жизнь обрету.
В разгар поисков затерянных страниц жизни Джалиля я получил из Архангельска большое письмо от учителя Михаила Иконникова. Потом он прислал мне еще несколько писем, в которых рассказывал о своих встречах с Мусой и другими подпольщиками из его группы в фашистской неволе. Письма Иконникова пришли примерно в то самое время, когда Константину Симонову удалось разыскать Андре Тиммерманса и побывать у него в бельгийском городке Тир-лемоне.
Берлинская тюрьма Тегель, обнесенная высокой кирпичной стеной, стоит на берегу озера Тегельзее. И свое название она получила от этого озера. В тюремном дворе высятся четырехэтажные корпуса, в них множество камер с маленькими оконцами, перечерченными штрихами железных решеток.
Камеры смертников в тюрьме Тегель отличались от других только тем, что на их дверях висели бумажки с именами и фамилиями заключенных. В тюрьме их называли «визитными карточками на тот свет». Бумажки были обведены красными чернилами, а над фамилиями обреченных стояли кресты тоже красного цвета. Это — чтобы знали вахтманы. В Тегеле для смертников существовал особый режим.
В сорок четвертом году Берлин подвергался массированным воздушным налетам. Во время налетов тюремщики прятались в подвалы, но иногда, во время особенно сильных бомбардировок, заключенных тоже переводили вниз. Это касалось заключенных двух верхних этажей. Узников торопливо заталкивали без разбору в камеры первого и второго этажей. В одиночки загоняли по нескольку человек. Во время воздушных тревог до самого отбоя узники Тегеля были предоставлены самим себе.
Только в камеры смертников никого не пускали. Но смертники тоже в часы тревоги чувствовали себя свободнее: они могли переговариваться с соседями через тюремные окна. Никто не мешал им: тюремщики прятались в бомбоубежищах.
На первом этаже тюрьмы Тегель в камере номер два сидел советский капитан Русанов. В тюрьме он был на особом счету. На двери его камеры не было красных крестов, но Русанова содержали, как смертника. Говорили, что сам Мюллер — шеф имперского управления гестапо — приказал начальнику тюрьмы изолировать советского капитана от всех других заключенных. Но в Тегеле все знали капитана Русанова. Высокий и статный, с густой копной черных волос, с такими же черными горящими глазами, он держал себя независимо. Даже тюремщики не выдерживали взгляда его жгучих глаз. Они называли его «Шварце Луге» — черные глаза. Капитан Александр Русанов носил военную форму Советской Армии, погоны, а на его груди были советские ордена. Начальник гестапо Мюллер распорядился сохранить ему форму и ордена. На это у главаря гестапо были особые причины.
На прогулку Русанова выводили одного, и он расхаживал по тюремному двору в кубанке, независимо вскинув голову и не обращая внимания на сопровождавшего его охранника. Во время воздушных тревог Русанов подтягивался на руках к окну камеры и начинал разговаривать с соседями или петь песни. У него был сильный голос. Особенно он любил песню «Священная война». Казалось, что могучую торжественную мелодию песни не мог заглушить даже грохот недалеких взрывов.
Однажды во время воздушного налета вахтман второпях распахнул дверь его камеры и загнал туда нескольких заключенных. В одиночке Русанова оказались Альберт Маршалковский, Михаил Иконников и еще двое немцев-антифашистов.
Русанов с восторгом встретил неожиданных гостей. Они провели вместе несколько часов — до тех пор, пока не объявили отбой тревоги. О себе Русанов говорил мало. Сказал только, что до войны был чекистом, в войну командовал партизанским отрядом, попал раненым в плен в Брянских лесах[4].
Тогда капитан и рассказал, что как раз напротив его камеры на втором этаже сидит группа татар во главе с поэтом Мусой Джалилем. Они иногда переговариваются с ним. Словно в подтверждение своих слов, Русанов подошел к окну, подтянулся на сильных руках и крикнул:
— Эй, Муса!.. Как тебе нравится эта иллюминация?!
В противоположном окне за решеткой появилась голова заключенного, освещенная заревом пожарищ и светом подвешенных в небе ракет.
— Ого-го!.. — отозвался Муса. — Капитан, вот что значит посеять ветер! Как себя чувствуешь, капитан?
— Хорошо!.. Как стихи? Пишутся?
— Теперь только читаются, — ответил Джалиль. — У меня отобрали бумагу, приходится диктовать соседям…
Потом, прильнув к решетке, Муса начал громко читать стихи. Он почти кричал, и казалось, что Джалиль, как птиц, выпускает стихи на волю. А его друзья — Алишев, Симаев, Булатов, — те, кто мог слышать поэта, записывали, запоминали их строку за строкой.
Бомбежка все продолжалась, а узники, запертые в камере капитана Русанова, все слушали голос Джалиля, который диктовал стихи своим товарищам. Но вот Муса разжал усталые руки, его голова исчезла за окном. Русанов заметался по камере.
— Вот это люди! — воскликнул он. — Вот это кремни! Из каждого хоть высекай огонь…
Но и сам капитан Русанов был из таких. Потому и полюбился Мусе Джалилю этот капитан с неукротимым характером. Капитан Русанов сказал, что он, пожалуй, не
