не снимая его шлем, и аккуратно перекладывают его массивное тело на носилки. Все на арене встают и хлопают в ладоши, пока его увозят. Пока Эми идёт рядом с ним, я вижу, что его глаза закрыты, рот слегка приоткрыт. Я вытираю нос и чувствую влагу на щеках. Облизнув губы, я замечаю соленый привкус.
Долбаные рыбные палочки. Я плачу. Я никогда не плачу. Ну, не часто. И только не на публике.
Энди мягко похлопывает меня по плечу, и я вытаскиваю одну берушу.
— Что? — резко спрашиваю я.
Он привык к моим колючим манерам, так что просто ещё раз хлопает по плечу и говорит:
— Не волнуйся, Фрэнки. Рен несокрушимый. С ним всё будет хорошо.
Я смотрю, как коньки Рена скрываются из виду, пока его увозят на каталке.
— Надеюсь.
Я первая признаю, что на протяжении остальной части игры я дерьмово выполняю свою работу в социальных сетях. Я отвлекаюсь, мои пальцы работают медленнее обычного. Я постоянно лажаю с твитами, фотки получаются дерьмовыми. Я использую не те хэштеги, то и дело надеюсь, что Эми выйдет и положит конец моим тревогам, пока я не заработала себе язву.
Этого не случается.
Пусть я беспокоюсь о Рене, это не первый мой сезон в профессиональном хоккее, так что я понимаю — скорее всего, с ним всё будет хорошо. Если бы случилось немыслимое, я бы уже узнала. Я утешаю себя этой крупицей здравого смысла, сосредотачиваясь на необходимых действиях после игры. Мы победили, но только благодаря тем голам, что подарил нам Рен.
— Фрэнки, — зовёт Роб со стороны раздевалки.
Я лавирую между парнями, стараясь не зацепиться тростью за шнурки коньков или одежду. Добравшись до Роба, я уже запыхалась от волнения. Дело должно быть в Рене. По крайней мере, я надеюсь на это.
— Да?
— Он очнулся, — говорит Роб.
— Сотрясение?
Он вздыхает.
— Похоже на то, да.
— Чёрт, — это означает, что Рен не сможет участвовать минимум в нескольких следующих играх.
— Плечо тоже повредил, но он в порядке.
— Плечо? Ему нужна операция? Он…
— Эй. Сделай глубокий вдох. Он в порядке, — Роб мягко сжимает мою руку. — Видишь? За этим ворчливым фасадом скрывается мягкое сердце, которое переживает за нас.
Я мрачно смотрю на него.
— Не распускай слухи.
Роб широко улыбается.
— Твой секрет в безопасности со мной, — когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, Роб меня останавливает. — Вообще-то я окликнул тебя, потому что он попросил тебя позвать.
— Что?
Рен просил меня позвать?
— Просто иди и навести его. Сделай парню поблажку. Он с Эми и просто комично дезориентирован.
— Как-то это не успокаивает.
Он усмехается, стягивая свой хоккейный свитер.
— Иди. Он всегда так хорошо себя ведёт. Поэтому Рен без фильтров — это редкое зрелище. Ты должна меня поблагодарить.
Ворча, я иду по коридору, делаю несколько поворотов и нахожу нужное помещение. Рен расположился на койке с приподнятым изголовьем, и к его руке подсоединена капельница — надеюсь, просто с солевым раствором. Эми болтает с тренером. Они не замечают, когда я вхожу. Но Рен замечает.
— Франческа, — он одаривает меня большой, широкой улыбкой. Типа, неестественно широкой придурковатой улыбкой. Подняв ту руку, что не на перевязи, он машет.
Ладненько. В этой капельнице явно есть что-то более забористое.
— Франческа, — повторяет он, следя за мной глазами, пока я подхожу к нему. Никому не хватает наглости называть меня по полному имени. Я предельно ясно дала понять всем, что меня зовут Фрэнки. Но если кому и сойдёт такое с рук, так это бредящему Рену после сотрясения. Помогает и то, что я могу в отместку использовать его полное имя.
— Сорен.
Боже, я обожаю его имя. Оно ещё более шведское, чем Икея. Забавный факт — написание у него на самом деле датское. Я любитель иностранных языков и лингвистики (это моё особенное увлечение), и потому я знаю, что буквы ø из имени Søren нет в шведском алфавите. В одном из множества наших перелётов Рен рассказал мне, что варианты написания его имени вызывали много споров. Его мать-шведка предпочитает Sören, а его отец-американец с его любовью к датскому философу Сорену Кьеркегору — Søren.
Само собой, ни у кого не возникает вопросов, откуда взялось занудство Рена. Процесс выбора имени для него включал теолога-экзистенциалиста и дебаты на нескольких языках. Я практически уверена, что мои родители наобум вытащили из шапки бумажку с итальянским именем и швырнули ей в меня.
— Потрепало тебя, да? — спрашиваю я.
Его глаза блуждают по моему лицу.
— Ага. Но я не описался и помню свой день рождения, так что Эми сказала, что всё будет пучком.
Услышав своё имя, Эми прерывает разговор с тренером и улыбается Рену.
— О, сейчас он в редком состоянии. Пришлось дать ему оксикодон из-за плеча.
— Никаких социальных сетей! — предостерегает тренер.
Я поднимаю руки, демонстрируя свою невинность.
— Никаких камер в пределах видимости, обещаю, — я кошусь на Рена. — Тебе понадобилось наркотическое обезболивающее из-за ушиба плеча?
— Сжалься над ним, — мягко говорит Эми. — Сустав слегка отошёл, и это ужасно больно, — она наклоняется и широко улыбается. — А ещё он потерял сознание, когда я подсоединяла капельницу.
— Вау, Иуда, — он щурит глаза, глядя на неё, затем поворачивается обратно ко мне. — Ученые доказали, что рыжим нужны более сильные дозы обезболивающих препаратов, Франческа. Мы чувствительные.
— Я просто дразню тебя, Рен Рыжий. Я вообще не представляю себе, насколько это больно. Этот удар был опасно подлым.
Тренер хмыкает в знак согласия и пьёт воду из бутылки.
— Хрень полная. Рад, что его вышвырнули, — похлопав Рена по здоровому плечу, он бросает бутылку в корзину для перерабатываемого пластика. — Пора собрать парней. Отдыхай, Бергман. Ты справился отлично, как всегда.
— Спасибо, тренер.
Когда дверь захлопывается, Рен внезапно хватает мою ладонь, мягко сжимая её пальцами.
— Франческа, обрати внимание. Это важно.
Он сейчас как ребёнок. С широко раскрытыми глазами и до невозможности искренний. Я позволяю себе посмотреть ему в лицо, зная, что он наверняка не вспомнит этого. Прикосновение его руки к моей странно знакомое. Его ладонь тёплая и тяжёлая, шершавые мозоли приятно успокаивают мою кожу.
— Тебе надо эту масочную штуковину. У меня температура. И я продолжаю тебя трогать. И дышать возле тебя. Доктор Эми! — ревёт он во всю глотку.
— Рен, — она смеётся. — Я тут, приятель. Что такое?
— Это, тут, Франческа… — он хмурится. — Ааа, я сейчас не могу вспомнить слово. Но это означает, что её лекарства делают её тело очень дружелюбным к микробам. Ей нужно что-нибудь, чтобы защитить её от моей чумы.
Эми улыбается мне,
