великая ценность эта нынешняя Алена, чтобы стремиться сохранить ее от перемен, которые, как знать, могут пойти ей на пользу? Не всякий ли человек проделывает данный путь, меняясь с каждым решительным шагом: или в потугах его совершить, или вследствие его совершения? Я не стану отвечать на это… Я мог бы задать свои вопросы, если бы меня занимало ваше мнение на сей счет: что есть «ценность»? что такое «польза»? В моей Алене заключалось то, чем дорожу лично я, и мне нет нужды оправдывать свое отношение к ней какими-то посторонними ценностями. Перемены, ожидавшие сестру по ту или иную сторону предстоящего выбора, не могли не коснуться самой основы ее характера, частью которого (иронический поворот) всегда была никудышная устойчивость к переменам. Для нее переход к существенно новому состоянию лежал через надрыв, через ломку, сходную с той, что испытывают героиновые наркоманы, и нельзя было исключить, что она просто не переживет такого перехода: не в физическом, возможно, смысле, а в плане ее настоящей личности, смутную тень которой я напрасно буду искать в этих синих глазах, что прямо сейчас взирают на меня доверчиво и немного озабоченно, однако вовсе не собираются оплакивать собственную участь, несмотря на мрачные прогнозы в их отношении, зародившиеся в моей голове…
— Бог с тобой! — сказал я. — Уж на что я не фанат отцовских методов, но в такой исход даже мне поверить сложно. Мы же не о карьере твоей говорим и не о светских повинностях, а о личной, мать ее, жизни и сердечных предпочтениях. Сюда, будем справедливы, отец своими коваными сапогами никогда еще не вторгался…
— Go on, — предложила сестра, когда я на мгновение запнулся, в знак того, что не оспаривает моих слов, но пока не до конца понимает, какую спасительную идею я хотел в них вложить.
— Я к тому, что не его это территория, — продолжил я свое рассуждение, пытаясь вселить в сестру уверенность, которой мне отчаянно недоставало самому. — Твое образование — уж какая чувствительная тема для отца, и, тем не менее здесь он уступил в свое время: выслушал, поартачился, но благословил тебя на твой никчемный исторический. Так с какой стати ему упираться рогом что есть мочи, когда речь идет всего-навсего о твоем спутнике жизни?
— Ты же сам себя слышишь, правда? — решила уточнить Алена.
— Слышу превосходно, — разозлился я на свое косноязычие. — Мысль здравая, просто выразился неудачно. Вношу поправку… Разумеется, отцу небезразлично, что за хрен с горы поведет тебя к алтарю, и, вернее всего, он попробует подрезать крылья вашему Амуру, если хрен окажется не того сорта. Однако одно дело — забраковать твоего избранника, и совсем другое — вынудить к браку со своим собственным… Так, стоп! Это я тоже услышал. Но ты меня поняла: я сейчас о Сергее. Или о любом другом золотом юнце, которого отец сочтет выгодной партией для своей дочурки. Будет ли он направлять и подталкивать тебя в твоем выборе? Вполне возможно. Но наседать, как он умеет, и, тем паче, приставлять нож к горлу — не думаю. Зачем ему? Не того калибра этот вопрос…
— Так все дело в калибре? — Алена подтянула к себе правую ногу, которую я без труда различал по блескучему браслету на щиколотке (прошлогодний подарок от любящего брата), и довольно бесцельно, на мой взгляд, принялась тереть тонкую кожицу между пальцев. — А если калибр окажется подходящим? Если для папеньки это почему-то принципиально? Если у него какая-то капитальная ставка на мое замужество, о которой мы не знаем?
— Слишком много «если», дружок.
— Вообще-то, одно…
— Да, верно… По сути, одно, но очень значительное. Так что правильнее будет выразиться: слишком большое «если». Именно от него все зависит в нашем ребусе и именно о нем нам ровно ничего не известно, как ты сама только что сказала. Поэтому обсуждать эту тему сегодня немножечко бессмысленно, не находишь?
— Ты так считаешь? — сестра уязвленно насупилась.
— Смею напомнить, что ни черта еще, в сущности, не произошло. Весь сыр-бор исключительно из-за того, что к вам почему-то зачастили ***ские, а их удалой малец еще даже за ручку тебя взять не попытался, не говоря уже о прочем… Знаешь, какими методами Кристине пришлось меня приручать, прежде чем я предложение сделал?
— Да уж догадываюсь, — неприязненно откликнулась Алена. — Ты прав. И о чем я только думала! Сунулась со своим девчоночьим порожняком к мудрому старшему брату. С фига ли, спрашивается? Может, все еще само рассосется, и ему незачем будет беспокоиться, как он, собственно, и привык. Ну, а если вдруг не рассосется, тогда и беспокоиться станет поздно — тоже неплохой вариант. Ни хрена ведь уже не поделаешь, коли так вышло: снова можно не напрягаться и не поднимать своей задницы с дивана… А сестре-то что посоветуешь в ее первую брачную ночь? Какие будут наставления? Расслабиться и получить удовольствие?
— Алена, ну зачем ты так… — я искал на столе сигареты, но никак не находил: их точно ветром сдуло.
— Дима, а как мне нужно? Научи! Если я сейчас не в бреду (еще одно большое «если») и у отца реальный пунктик по части моего замужества, то всему пиздец, понимаешь? Без разницы, что за этим кроется: то ли заскок какой-то, в натуре, то ли деловой интерес. Так и так мне хана. Мои планы, мои желания не в счет: он не остановится.
— Перед желаниями — возможно, но перед чувствами…
— А что ему до моих чувств? Какие вообще могут быть у меня чувства, кроме дочерней признательности? И со своей колокольни он прав: что мне за дело, кто будет меня трахать, когда речь идет о моем же благе? Даже не сомневаюсь, что мое благо там не на последнем месте — такое, каким он себе его представляет…
— Не пойму, ты шутишь или всерьез? И чьи же представления важнее? Благотворителя или его несчастной жертвы?
— Димочка, мне двадцать всего и я дегенератка — откуда мне знать? Папенька целую жизнь прожил и сумел в ней преуспеть, как многим и не снилось. Слышала, на заре молодости его кто только не трахал — и он им позволял, потому что так было нужно. Все это в переносном смысле, надеюсь, хотя какая на хрен разница? Теперь он сам всех трахает — кого ему вздумается и
