под глазом, фиолетовый рубец, припухшая губа — я не возражал. С другой стороны. Может быть, я хотел выглядеть крутым. Может быть, я просто хотел что-то почувствовать. Какой бы ни была мотивация, моя философия, когда дело доходило до заварушек, заключалась в следующем: больше, пожалуйста.
Мы вшестером прикрывали наши притворные сражения историческими названиями. Дом Хью и Эмили часто превращался в Ватерлоо, Сомму, Роркс-Дрифт. Я вижу, как мы набрасываемся друг на друга с криками: Зулус!
Линии фронта часто были линиями крови, хотя и не всегда. Не всегда было "Виндзоры против других". Мы менялись. Иногда я сражался бок о бок с Вилли, иногда против. Однако, независимо от союзов, часто случалось, что один или двое из сыновей Хью и Эмили поворачивались и нападали на Вилли. Я слышал, как он звал на помощь, и опускался красный туман, как будто у меня в глазах лопался кровеносный сосуд. Я терял всякий контроль, всякую способность сосредоточиться на чем-нибудь, кроме семьи, страны, племени и бросался на кого-нибудь, на всех. Пинал, бил кулаками, душил, делал подножки.
Мальчики Хью и Эмили не могли с этим смириться. С этим было никак не справиться.
Уберите его, он сумасшедший!
Я не знаю, насколько эффективным или умелым бойцом я был. Но мне всегда удавалось отвлечь их от Вилли настолько, чтобы тот мог уйти. Он проверял свои травмы, вытирал нос, а затем сразу же прыгал обратно. Когда потасовка, наконец, заканчивалась, когда мы вместе ковыляли прочь, я всегда чувствовала такую любовь к нему и ответную любовь, но также некоторое смущение. Я был вдвое меньше Вилли, вдвое легче его. Я был младшим братом: он должен был спасти меня, а не наоборот.
Со временем потасовки стали более жаркими. Открывался огонь из стрелкового оружия. Мы швыряли друг в друга римскими свечами, делали ракетные установки из трубок для мячей для гольфа, устраивали ночные сражения, защищая вдвоём каменный дот посреди открытого поля. Я по-прежнему чувствую запах дыма и слышу шипение снаряда, летящего в сторону жертвы, единственной броней которого была бы пуховая куртка и несколько шерстяных рукавиц, может быть, какие-нибудь лыжные очки, хотя часто и их не было.
Наша гонка вооружений ускорилась. Как и их. Мы начали использовать пневматические пистолеты. С близкого расстояния. Как никто не покалечился? Как никто не остался без глаз?
Однажды все шестеро из нас гуляли в лесу недалеко от их дома в поисках белок и голубей, которых можно было бы подстрелить. Там был старый армейский "Лендровер". Вилли и мальчики улыбнулись.
Гарольд, запрыгивай в машину и уезжай, а мы будем по тебе стрелять.
Чем?
Дробовиком.
Нет, спасибо.
Мы заряжаем. Либо садись и уезжай, либо мы пристрелим тебя прямо здесь.
Я запрыгнул в машину и уехал.
Через несколько мгновений — бах. Картечь гремит сзади.
Я хихикнул и нажал на газ.
Где-то в поместье была строительная площадка. (Хью и Эмили строили новый дом.) Это стало ареной, возможно, нашей самой ожесточённой битвы. Были почти сумерки. Один брат находился в корпусе нового дома, подвергаясь сильному обстрелу.
Когда он отступил, мы обстреляли его ракетами.
И затем…он исчез.
Где Ник?
Мы посветили фонариком. Ника нет.
Мы неуклонно продвигались вперёд и рядом со строительной площадкой наткнулись на гигантскую дыру в земле, почти похожую на квадратный шурф. Мы заглянули в него и посветили фонариком вниз. Глубоко внизу, лёжа на спине, стонал Ник. Ему чертовски повезло остаться в живых, согласились все.
Какая прекрасная возможность, сказали мы.
Мы зажгли несколько больших петард и бросили их в яму.
26
КОГДА вокруг не было других мальчиков, никаких других общих врагов, мы с Вилли набрасывались друг на друга.
Чаще всего это происходило на заднем сиденье, пока па куда-нибудь нас вёз. Скажем, в загородный дом. Или на лососевый ручей. Однажды, в Шотландии, по дороге к реке Спей, мы начали драку и вскоре оказались в полной передряге, катаясь взад и вперёд, обмениваясь ударами.
Па свернул на обочину и крикнул Вилли, чтобы тот выходил.
Я? Почему я?
Па не счёл нужным объяснять. Выходи.
Вилли в ярости повернулся ко мне. Он чувствовал, что мне все сходило с рук. Он вышел из машины, протопал к запасной машине со всеми телохранителями, пристегнулся. (После исчезновения мамочки мы всегда пристёгивались ремнями безопасности.) Кортеж возобновил движение.
Время от времени я выглядывал в заднее окно.
Позади нас я мог разглядеть будущего короля Англии, замышляющего месть.
27
В ПЕРВЫЙ РАЗ, КОГДА я кого-то убил, Тигги сказала: "Молодец, дорогой!"
Она погрузила свои длинные, тонкие пальцы в тело кролика, под лоскут смятого меха, зачерпнула немного крови и нежно размазала им мне по лбу, щекам и носу. Теперь, сказала она своим хриплым голосом, на тебе есть кровь.
Раскраска кровью — традиция из глубины веков. Проявление уважения к убитому, акт причастия со стороны убийцы. Кроме того, способ отметить переход от детства к… не зрелости.
Нет, не это. Но что-то близкое.
И вот, несмотря на безволосый торс и щебечущий голос, я считал себя, после кровавой раскраски, полноценным охотником. Но примерно в мой пятнадцатый день рождения мне сообщили, что я пройду посвящение в истинного охотника.
Благородный олень.
Это случилось в Балморале. Раннее утро, туман на холмах, туман в ложбинах. Моему проводнику, Сэнди, была тысяча лет. Он выглядел так, словно охотился на мастодонтов. Настоящая старая гвардия, вот как мы с Вилли описывали его и других подобных джентльменов. Сэнди говорил по-старомодному, пах по-старомодному и определённо одевался по-старомодному. Выцветшая камуфляжная куртка поверх рваных зелёных свитеров, балморальный твид плюс четверки, носки, покрытые затяжками, прогулочные ботинки из гортекса. На голове у него была классическая твидовая плоская кепка, в 3 раза старше меня, потемневшая от вечного пота.
Я пробирался рядом с ним через вереск, через болото всё утро напролет. Впереди показался мой олень. Подбираясь всё ближе и ближе, мы наконец остановились и стали наблюдать, как олень жуёт сухую траву. Сэнди убедился, что мы по-прежнему находимся с подветренной стороны.
Теперь он указал на меня, указал на мою винтовку. Пора.
Он откатился в сторону, давая мне пространство.
Он поднял бинокль. Я слышал его хриплое дыхание, когда медленно прицелился и нажал на спусковой крючок. Один резкий, оглушительный треск. Затем наступила тишина.
Мы встали, пошли вперёд. Когда мы добрались до оленя, я почувствовал облегчение. Его глаза уже были затуманены. Всегда было беспокойство, что ты просто нанесёшь рану, и бедное
