passions, les montre dans toute leur energie, et se livre а toute leur impetuosite.
Alix. Histoire de l'Empire Ottoman[176].
ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ
На середине пути между городами Сан-Луис и Сан-Хуан лежит обширная равнина, которую из-за полного отсутствия воды называют Пустыней[177]. Вид безлюдных пространств в основном печален и безотраден, и путник, что пересекает их, двигаясь с востока, не минует последнего пруда или колодца, не запасясь водой и не наполнив доверху все свои бурдюки. В этих пустынных краях произошел однажды вот какой удивительный случай: стычка, закончившаяся поножовщиной, столь частой среди наших гаучо, вынудила одного из них поспешно покинуть Сан-Луис, чтобы избежать преследования властей,— перекинув через плечо сбрую, он пешком пустился в путь по Пустыне. Беглеца должны были нагнать двое друзей, как только им удастся раздобыть лошадей для всех троих.
В тех краях человека подстерегали не только голод и жажда — около года тигр-людоед нападал на путников, и уже восемь человек стали жертвами его пристрастия к человечьему мясу. Там, где зверь и человек оспаривают право называться властелином природы, случается иногда, что человек попадает в кровавые когти зверя: если мясо, которого отведал зверь, становится его лакомым блюдом, то тигра, пристрастившегося к новому виду охоты, называют зажравшимся. Судья округа, ближайшего к месту его разбоя, созывает мужчин и организует облаву на зажравшегося тигра, и в редких случаях людоеду удается избежать приговора, что поставил его вне закона.
Итак, наш беглец преодолел около шести лиг, и тут нервы его напряглись: ему показалось, что вдали слышится рык тигра. Рычание тигра напоминает рев кабана, только оно более резкое, долгое, угрюмое, и даже если нет причины для страха, вызывает невольное нервное возбуждение — так, почуяв близость смерти, волнуется сама плоть. Несколько минут спустя рев послышался ближе, и звучал он гораздо отчетливей: тигр уже шел по следу, а вдали виднелась лишь небольшая рощица. Человеку пришлось ускорить шаг, затем побежать, так как рык раздавался все чаще и становился все раскатистей.
Гаучо заметил дерево и, бросив сбрую, устремился к нему. Дерево было тонкое, но довольно высокое, ему удалось вскарабкаться на самую верхушку и спрятаться в кроне среди раскачивающихся ветвей. Оттуда он мог наблюдать разыгравшуюся на дороге сцену: зверь быстро бежал по следу, обнюхивая землю и, чуя близость жертвы, рычал все чаще и чаще. Пробежав немного дальше того места, где человек свернул с дороги, тигр потерял след; в ярости взбешенный зверь бросается то взад, то вперед и наконец замечает валяющуюся сбрую: ударом лапы рвет ее, и в воздух летят клочья. Еще более раздраженный неудачей, он вновь бросается на поиски следа, находит, наконец, в каком направлении пошел человек, и, подняв голову, различает жертву — под ее тяжестью дерево качается, подобно тоненькой тростинке, когда на ее верхушку садится птица.
Тигр умолкает, прыжками приближается к дереву, обхватывает громадными лапами тонкий ствол на высоте двух вар от земли и начинает трясти дерево, еще больше пугая ненадежно укрывшегося в ветвях человека. Вот зверь попытался подпрыгнуть — безуспешно, тогда он обежал вокруг дерева, примериваясь к его высоте и глядя налившимися кровью глазами, и, наконец, рыча от ярости, беспрестанно ударяя хвостом и не отрывая от жертвы взгляда, разлегся на земле с полураскрытой, пересохшей от жажды пастью. Эта жуткая сцена длилась уже несколько изнурительных часов: гаучо сидел в оцепенении, не в силах отвести взор от неподвижных, налитых кровью глаз тигра, словно к ним притягивали его какие-то чары; уже начинали иссякать силы, казалось, близка была минута, когда измученное тело свалится в громадную пасть зверя, как вдруг отдаленный лошадиный галоп вселил в него надежду на спасение.
В самом деле, друзья заметили след тигра и неслись на помощь, не надеясь уже спасти своего приятеля. Разбросанная по земле конская сбруя помогла им определить место драмы, и делом одной секунды было домчаться, раскрутить лассо и метнуть их в разъяренного, ослепшего от бешенства зверя. Спеленутый с помощью двух лассо тигр не мог увернуться от ножевых ударов, которыми награждал его, мстя за свое долгое заточение, тот, кто едва не стал его жертвой. «Вот когда я узнал, что такое страх»,—говорил генерал дон Хуан Факундо Кирога, рассказывая группе офицеров эту историю.
Самого его называли Тигром Пампы, и, сказать по правде, это прозвище очень подходило ему. В самом деле, сравнительная френология и анатомия показали, что внешнее сходство человека и животного определяет и сходство их характеров. Факундо — ибо так называли его долгое время жители внутренних районов, генерал дон Факундо Кирога, его превосходительство бригадир-генерал дон Хуан Факундо Кирога — все это пришло потом, когда общество приняло его в свое лоно и победа увенчала его лаврами,— итак, Факундо был невысокого роста, коренастый, широкоплечий, с короткой шеей, хорошо слепленной головой, покрытой очень густыми волосами, черными и курчавыми. Несколько овальное лицо обрамляла густая растительность бороды, тоже черной и курчавой; она поднималась к сильно выступающим скулам, свидетельствовавшим о воле и упорстве.
Его черные полные огня глаза, затененные густыми бровями, внушали невольный страх тем, на ком он внезапно останавливал взор; Факундо никогда не глядел прямо и имел привычку, выработанную стремлением всегда вызывать страх, смотреть искоса, склонив голову, из-под густых бровей, словно Али-Баха Монвуазье[178]. Каин в спектакле знаменитой труппы Равель напоминает мне Кирогу, если только отбросить артистические позы, которые нисколько не подходят нашему герою. В общем же лицо его было обыкновенным, и густые волосы подчеркивали светло-коричневый оттенок кожи.
Строение его головы позволяло угадать, однако, под густой шапкой волос особую природу этого незаурядного человека, рожденного повелевать. Кирога обладал теми прирожденными свойствами характера, которые превратили студента из Бриенны[179] в гения Франции и невежественного Мамелюка[180], сражавшегося с французами у пирамид, в вице-короля Египта. Общество, порождающее таких людей, дает возможность по-особому проявиться их свойствам: в одних странах великие, классические, если так можно выразиться, натуры возглавляют цивилизованное общество; страшные, кровавые злодеи становятся проклятьем и позором других народов.
Факундо Кирога родился в Сан-Хуане, в бедной семье, которая, перебравшись в риоханскую пампу Лос-Льянос, сумела сколотить здесь, на обширных просторах, небольшое состояние. В 1799 году Факундо отправляют в родной город обучиться в школе тому, что она может дать: читать и писать. Когда какой-либо человек достигает славы и о ней трубят сотни труб, любопытство и исследовательский дух заставляют биографов изучать даже незначительные события детства героя и увязывать их с его жизнью; нередко среди выдуманных из подобострастия историй встречаются и
