напишу.
И он взял перо и бумагу и написал адрес.
— Напишите еще свой, Илья Андреевич, — попросил Саша. — У меня есть пара идей, может быть, они вас заинтересуют, но я хотел бы на бумаге подробно изложить. Могу я вам писать?
— Да! Конечно, Ваше Высочество!
Саша сгреб бумагу с адресами и убрал в карман гусарской венгерки.
И вовремя. В лабораторию уже входил Зиновьев.
— Кем вы стать собираетесь, Александр Александрович? Провизором?
— Чем лучше тот, кто отнимает жизни, того, кто помогает их сохранить, Николай Васильевич?
— Военный — это защитник, а не палач, — сказал Зиновьев.
— Конечно, конечно, — кивнул Саша. — В свое оправдание могу сказать, что Петр Великий интересовался аптеками во время своего голландского путешествия, так что и мне не зазорно.
Они вернулись в экипаж и поехали назад к парку Александрия.
— Николай Васильевич, у меня к вам просьба, — сказал Саша. — Вы ведь, наверное, свободно говорите по-французски?
— Oui, je le parle un peu.[1] — сказал Зиновьев.
— Супер! Я даже понял, — восхитился Саша. — «Немного» мне пока хватит. Можете говорить со мной только по-французски?
— Oui, certes[2]!
— «Certes» — это «конечно»? — спросил Саша.
Зиновьев улыбнулся и кивнул.
— Я буду все время переспрашивать и просить подсказку, — предупредил Саша.
— C'est bon[3], — согласился Зиновьев.
— Еще мне понадобится несколько листов ватмана, как для рисования, ножницы и хорошо отточенный мягкий карандаш.
— Pourquoi[4]? — спросил Николай Васильевич.
— Очень просто, — сказал Саша. — Ватман режется на маленькие прямоугольники. На них записываются слова с переводом, потом карточки складывают в коробочку и перебираются за завтраком, обедом и ужином, пока незнакомые слова не кончатся. Можно еще заклеить зеркало по периметру и эту симпатичную ширму, которая стоит у моей кровати. Но тогда мне понадобятся булавки.
— Bien[5], — кивнул Зиновьев.
— И конечно нужна книга с простыми, желательно стихотворными текстами, и словарь.
— Voulez-vous quelque chose de spécifique? — спросил воспитатель.
На длинной фразе Саша слегка подвис.
— Николай Васильевич спрашивает, хочешь ли ты что-то конкретное, — пришел на помощь Никса.
— Да, я понял. Просто торможу. Беранже. Песни.
— Béranger participe à la révolution de 1830[6], — отрезал Зиновьев.
— Причем здесь его политические взгляды? — спросил Саша. — Мне нужна его простота и веселость, а не революционная биография. Сложно найти француза, который ни в чем не участвовал. Кого не возьми, отличаться будет только номер революции. Они активные. Это у нас можно отсидеться в своем имении, а потом говорить, что ты бы и вышел на площадь в свой назначенный час, но как-то не сложилось, заяц дорогу перебежал.
Зиновьев слегка побледнел.
— Вот, Николай Васильевич прекрасно знает эту историю, — заметил Саша.
— Voulez-vous de trouver autre chose?[7], — поморщился Зиновьев.
— Ну, что я буду другое искать? — спросил Саша. — Проще только Марсельеза, но по одной песне язык не выучишь. Я бы и рад высокоморального Корнеля почитать, но точно не потяну. Да и Корнель не идеален! Ничего, что его правнучка прирезала Марата?
— Vraiment? Charlotte de Corday était-elle l'arrière-petite-fille de Сorneille[8]?
— Правда. Правнучка, я точно помню.
— Elle était royaliste[9], — заметил Зиновьев.
— Quelle calomnie! — возмутился Саша. — Elle n'était pas royaliste, elle était républicaine[10].
Зиновьев, видимо, хотел возразить, что «роялистка» — это вовсе не клевета, но не успел, потому что Никса расхохотался.
— Саш, ну у тебя и прононс!
— Поправляй! — сказал Саша. — Не сомневаюсь, что французский у тебя, как у Александра Павловича, который как известно знал его лучше, чем презренный корсиканец Наполеон.
— Три, — сказал Никса.
— Что «три»?
— Ты мне льстишь сегодня в третий раз.
— Не знал, что ты считаешь. Ну, надо же мне как-то загладить спич про революции!
Они уже подъезжали к Фермерскому дворцу.
— Никса, а как я должен обращаться к папá? Ну, государь там? Ваше Величество?
— К папá ты должен обращаться «папá», — сказал Никса.
— А ты зайдешь со мной?
— Даже за руку подержу. Ты отважен только на словах!
На ужин была котлетка с картошечкой, что говорило о том, что местный повар не особенно заморачивается, по крайней мере, для детского стола. За царским Саше пока не довелось побывать ни разу.
Он опять ел один, точнее в присутствии Кошева.
После ужина за Сашей зашел Никса.
— Ну, пойдем к папá! — сказал он.
Глава 9
Они спустились на первый этаж по дубовой лестнице, прошли коротким коридором и оказались в зале с тремя огромными окнами под синими ламбрекенами, двумя письменными столами и синими кожаными креслами. За левым западным окном уже разливался бесконечный северный закат, бросая на паркет оранжевые прямоугольники света.
Хозяин зала сидел на таком же синем кожаном диване у единственной лишенной окна стены и был весьма похож на свой портрет в учебнике, но, пожалуй, моложе. Усы, бакенбарды, высокий лоб. Волосы зачесаны на правую сторону. Черты лица правильные, но несколько мягкие, светло-голубые глаза.
Одет также, как они с Никсой: в гусарскую форму со шнурами. Но более замороченную: с шитыми золотом вставками на рукавах. Саша предположил, что мундир генеральский.
Перед Александром Николаевичем на маленьком столике стояла пепельница с недокуренной сигарой, и в воздухе витал запах дорогого табака.
Император встал, обнял сначала старшего сына, потом Сашу. Усадил обоих рядом с собой на диван: Никсу по правую сторону, а Сашу — по левую. И продолжал обнимать за плечи.
— Саша, как ты себя чувствуешь? — спросил государь.
— Хорошо, даже смог сегодня пройтись пешком. И голова ни разу не закружилась.
— Больше не считаешь себя другим человеком?
— Не знаю. Я понимаю, что реальность здесь. А что было там?
— И что там было? — спросил царь.
— Будущее… или горячечный бред. Но бред не может быть настолько логичным!
— Зиновьев сказал, что ты предсказал освобождение Болгарии.
— Да, — кивнул Саша, — но я не говорил ему о цене. А она будет огромна. При этом Болгария не станет протекторатом, даже сателлитом не станет, они быстренько от нас отвернутся. Помнить будут, да, но благодарность — вещь эфемерная.
— А ты не знаешь, чем кончится Кавказская война?
— За что мы там воюем?
— За Чечню и Дагестан.
— Победим. Но Чечня так и останется незаживающей раной, так и будет рваться на свободу вплоть до конца двадцатого века. В Дагестане будет спокойнее.
— Что станет с имамом Шамилем?
— Мы возьмем его в плен, — сказал Саша.
— Когда? — спросил Александр Николаевич.
— Не знаю.
— Мы победим в Средней Азии?
— Что мы хотим покорить?
— Царства Хивинское и Бухарское.
— Бухара будет завоевана, — сказал Саша. —
