имена. Первая категория — будут люди, безусловные сторонники герцога и всех нас; вторая — будут люди колеблющиеся; третья — безусловные противники.
Зиммер при последних словах опустил голову, будто смущаясь.
— Вы воображаете, — усмехнулся Шварц, — что вот эта третья категория, этот лист или реестр, вами составленный, будет предательство с вашей стороны и что все лица этой категории будут нами жестоко наказаны? Вы ошибаетесь! Единственная мера, которую мы примем по отношению к ним, будет закупить их. И не одними деньгами, а и чем-либо иным. Следовательно, я вам не предлагаю ничего, что бы вы не могли, как честный человек, на себя принять. Согласны ли вы? Отвечайте прямо, честно…
— Готов служить, — отозвался Зиммер тихо.
— Я, стало быть, могу на вас рассчитывать?
— Приложу все силы быть вам угодным. Буду всячески стараться угодить, но я не знаю…
— Ну, хорошо… знайте только, — перебил Шварц, — что за такого рода службу, по-видимому, незначащую, вы вскоре же получите должное вознаграждение. Начать с того, что завтрашний день состоится приказ о выдаче вам большого оклада жалованья, которое даст вам возможность зажить большим барином в Петербурге. Вот всё!
Зиммер поблагодарил, но как-то нерешительно, и вышел от начальника задумчивый.
Однако через несколько дней вся канцелярия ахнула, а за нею и многие знакомые молодого чиновника тоже немало дивились тому превращению, которое с ним приключилось.
Зиммер нанял большую квартиру, завёл целый десяток дворовых людей, экипажи, ливрейных лакеев и стал делать вечера, на которых бывало много гостей.
Семейство Кнаус было поражено не менее других и тоже ничего не понимало в этой перемене в положении молодого человека. Всем было известно, что он получает очень большое жалованье, но за что — никто не знал.
— Моя совесть чиста, — говорил он сам себе. — Лгать можно и сколько угодно можно кривить душой — доказательств двуличности человека или лукавства в таком деле нельзя достать.
XVI
Зажив чуть не сановником и вдобавок получив от Шварца разрешение знаться со всеми, даже с сомнительными и вредными людьми, Зиммер решил широко воспользоваться этим позволением.
И снова вспомнил он о своём милом старике, который отталкивает его и не хочет с ним знаться. И упрямый во всём Зиммер решил переупрямить Бурцева; теперь более, чем когда-либо, хотелось ему сойтись с ним.
И снова отправился он на набережную, придумав войти в дом как посланный властью, Шварцем. Но прибегать ко лжи не пришлось. Он нашёл дверь и крыльцо пустыми. Не было ни души. Он поднялся по лестнице и сел на стуле около дверей большой залы, так как и здесь не нашёл ни души прислуги.
Он слышал голоса где-то вдали, но к нему никто не выходил.
Прошло минут десять в ожидании. Наконец он услыхал шаги, приближающиеся, тихие, мерные… В зале появился из гостиной сам Бурцев, шагавший, задумчиво опустив голову и заложив руки за спину. Зиммер поднялся и перешагнул порог. Старик дошёл до окна, медленно повернулся и двинулся обратно, так же мерно шагая. Он, очевидно, настолько забылся в думах, что ему было невозможно заметить гостя у порога дверей.
Зиммер сделал несколько шагов вперёд и выговорил:
— Извините, Алексей Михайлович. Я всё-таки решаюсь насильственно явиться к вам!
Старик пришёл в себя, поднял голову и, узнав Зиммера, сразу вспыхнул гневом, и взгляд его стал грозен.
— Что вам угодно? Я же имел честь объяснить вам, что опрометчиво позвал вас! Узнав потом, какого вы сорта человек, я просил вас не переступать этого порога!
— А я просил вас быть справедливым, — ответил Зиммер, — дать мне возможность с вами побеседовать. У вас. Без всякой опаски. И поговорить откровенно, по сердцу! Мы живём в такие особые времена, что надо во всякое дело внимательно и осторожно вникать. Вы считаете меня чиновником Шемякиной канцелярии, клевретом бироновским или, по крайней мере, шварцевским. А почему вы знаете, что я за человек? Хотите, я вам побожусь Богом, Алексей Михайлович, что если вы меня примете у себя в такой комнате, где мы, заперши дверь, можем поговорить по душе, то через полчаса вы обо мне будете совсем другого мнения?
Лицо ли Зиммера или его громкий и искренний голос, или особо тяжёлое, беспомощное состояние, в котором Бурцев находился уже несколько дней, заставили старика вдруг переменить решение. Он поглядел на Зиммера уже не сердито, вздохнул и произнёс:
— Пожалуйте! Может, вы истый бироновский сыщик, но мне, право, от этого хуже не будет!
Бурцев провёл гостя, идя впереди, через несколько комнат, затем ввёл его в маленькую угольную, затворил за собой дверь и показал на стул.
— «Незваный гость хуже татарина», — говорит пословица, — произнёс он, — а в наши дни такой, как вы, незваный гость хуже Бог весть кого. Хуже разбойника в лесу. Сейчас мы с вами побеседуем, а ввечеру вы меня упрячете в каземат! Ну что же? Тем лучше для вас! Наградят!
— Не обижайте зря человека, не выслушав его! — ответил Зиммер. — Будете потом раскаиваться! Вас удивляет, с чего я к вам так назойливо лезу? А дело простое… У вас теперь беда в доме — правда ведь?
— Правда! — отозвался Бурцев, садясь против молодого человека. — Да вам нельзя и не знать, вы сами при сыскных делах и доносах состоите.
— Нет, Алексей Михайлович, хоть я и при сыскных делах, ваша правда, но я ещё недавно только при них и всех дел не знаю. Я просто заключил, что с вами беда, по тому печальному виду, который я у вас ещё тогда заметил, у Шварца. Так вот, видите ли, чтобы облегчить вам со мной объясняться откровенно, я скажу вам, что у меня беда тоже, и пущая, чем у вас. Но только я не могу сообщить вам, какая она. А пока я являюсь только за тем, чтобы узнать, какая ваша беда. Ведь это же не тайна? Может быть, мне можно будет вам в чём-либо помочь.
Бурцев усмехнулся презрительно:
— Не понимаю, каким образом и с какой стати судейский чиновник, крючок, ябедник или сыщик и доносчик желает помочь русскому дворянину, ненавидящему всех немцев, начиная с самого герцога?
Однако Зиммер красноречиво убедил Бурцева, успокоил и заставил его рассказать про себя всё с ним приключившееся.
У старика были зараз две беды. Во-первых, он был родственник, хотя и дальний, с
