наступила осень. Я говорил послу, что мы прибудем в русскую столицу в самый сильный холод, падающий на начало сорокодневных зимних морозов. Предположим, что после вручения послания русские дадут разрешение на отъезд, — не соглашайтесь и оставайтесь до весны. Вы человек старый, а царевич малолетний, а в этой стране в это время самые сильные холода. Не дай бог, что-нибудь случиться с вами! Он согласился, что, конечно, это правильно.
Было начало месяца, когда он вручил послание и грамоту и сейчас же попросил разрешение у царя на обратный отъезд. И снова во время пути мы с послом ехали рядом.
Я говорил, [предупреждая]: «До сих пор во время разговоров с русскими правителями и начальниками все, что вы говорили и делали, было не к месту и попусту. После этого вам предстоит еще две встречи с царем и министром. Надо подготовить два-три умных и толковых слова». Затем я описал обычаи приемов русского царя и беседы о министром так, как я прежде видел. И разъяснил, как следует задавать вопросы и вести с ними беседу.
«Столько слов в моей памяти не сохранится. Если ты мне напишешь, я запомню». Кое-какие из этих вопросов я записал вместе с обоснованными и короткими ответами. Он их повторял день и ночь, точно грамматические правила. А когда пришел на прием к царю, такое сказал, что не соответствовало ни тому, что я написал, ни наставлениям переводчика.
Когда мы прибыли в русскую столицу, нас встретили с достойным почетом и уважением. Но императора в городе не было. Он выехал на прогулку в окрестности города. К нам был приставлен ученый переводчик — иранец. Когда приблизилось время прибытия императора, посол начал приставать с вопросами к переводчику: «Растолкуй мне обычаи и характер разговоров на этих приемах. Скажи мне, что говорить царю». [Переводчик] подтвердил то, что я уже написал. Тогда он [посол] сказал: «Напиши, а не то у меня не удержится в памяти». Затем [переводчик] спросил меня, что хочет этот глупец? Я сказал, что все уже написано и приготовлено, он хочет услышать это от тебя, чтобы снова выучить. Он тоже два-три слова написал и дал ему, указав, что во время первого приема царя говорят о дружбе, приятельстве и любви. И на нем [приеме], кроме дружеских и любезных слов, ничего другого не следует касаться. «А если я спрошу о землях, что будет?» Тот ответил: «Берегись! Не делай этого безрассудства! Потому что если царь по этому вопросу что-либо скажет, то уже ни прибавить, ни убавить ничего нельзя будет. Здесь есть государственный министр. По государственным вопросам говори с ним сколько хочешь. Он даст ответ. Вопрос относительно твоей страны наши министры обсуждали и советовались [по этому поводу]. [Они говорили], что из царей тюрских стран никто до сих пор нам не подчинялся. Теперь царевич из Бухары прибыл с изъявлением покорности. Следует с ним поступить так, чтобы это понравилось другим государствам, т. е. вернуть захваченные области и кое-что прибавить». Посол закивал головой и сказал: «Так я и сделаю». Когда же посол стал разговаривать с падишахом, то без вступления и предисловия, взяв за руку царевича, проговорил: «Повелитель правоверных прислал свет своих очей с надеждой, что его величество император вернет захваченные области — Ташкент, Самарканд, Джизак». Царь спросил у переводчика: «Что он говорит?». Тот перевел его слова. Царь махнул рукой, топнул ногой и сказал: «Эти области подчинены ташкентскому губернаторству и находятся в его ведении. Об этом следует спросить его». Затем, отвернувшись от посла, он взял за руку царевича и милостливо обратился к нему с вопросами и предложением осмотреть апартаменты своего дворца. Он приказал распорядителю, чтобы царевича не огорчали, показали ему различные театры и хорошие фабрики, чтобы он не печалился. Затем мы получили разрешение оставить собрание. Переводчик с послом говорил очень резко и упрекал его: «Я тебе что толковал? А ты что сказал? Я был не в силах все это переводить, но поневоле должен был перевести. И ты сам уничтожил труды царевича. Теперь у тебя не будет случая ни с кем сказать слово о владениях, исключая, губернатора».
По этой причине посол, очень опечалился, не стал осматривать тамошние места и начал просить разрешение отправиться назад. Переводчик говорил: «Не торопись и оставайся до весны: и царевич хорошенько насмотрится удивительных вещей в этих местах, и мы в ответ на твое послание напишем письмо. Наше письмо будет закончено лишь после обсуждения его во всех департаментах и министерствах. На это уйдет по меньшей мере один месяц. В ответ на твои подарки мы тоже прикажем, чтобы приготовили все должные дары». Он не согласился и упорно настаивал на своем. Вначале месяца джади[213] было получено разрешение. Я сказал послу: «Ты дело не сделал, а людей и себя подвергнешь холоду и гибели».
«Творец, создатель мира, — он бог милостивый и нас сбережет», — ответил он. Я сказал: «Если падишах прикажет кого-нибудь расстрелять, разумный человек не станет ходить между стрелками и мишенью, говоря, что бог защитит, так как если пойдет, то, конечно, будет настигнут пулей и сам станет мишенью несчастья. Холод, снег и град на земле подобны пулям. Они сами собираются и невольно сами падают; и так продолжается, пока под солнцем месяца хамолл[214] не наступает отдых и ослабление. Само по себе падение [снега] происходит ради сохранения зерен, а таяние — для роста и разрастания корней. Можно оказать, что холод имеет то же значение пахоты и боронования. Святой владыка ради поездки такого глупца безмозглого, как ты, не приостановит дело земледелия и холодное время не превратит в теплое. По этой причине во время летнего зноя и зимнего холода путешествовать — это свидетельствовать о глупости и безрассудстве. Кроме глупцов, никто на это не отважится».
Действительно, холодные ветры и наступление осени несут весть обитателям земли, оповещая: «О жители земли, готовьте нужное для защиты от холода и, о, дикие звери, из пустыни бегите в берлоги, [пещеры] и, о, насекомые, забивайтесь в ямы, так как у нас есть дела в мастерской земли. Смотрите, как бы с вами — [не дай бог!] — не приключилось несчастье».
Только невежда не поймет это обращение и в этот момент уйдет из дому. Действительно, в пути мороз раздул нос посла и сделал его похожим на глиняный кувшин. Я сказал: «Не печалься, так как бог самый милостивый!» Пальцы рук и ног у большинства наших друзей были
