— Вот здесь я живу, — сказал Хэтчер, после того как они повернули налево и въехали на плато на вершине холма.
На этой открытой площадке он построил себе дом — крышу на столбах с одной задней стеной. Кухня на открытом воздухе. Женщина-мексиканка склонилась над корытом и подошла только после того, как Хэтчер ее позвал. Она была маленькая, приземистая, с печальным лицом, но взгляд, который она бросила на Хэтчера, был ласковым, а улыбка — на удивление теплой. Что касается гостей, то она старалась разве что быть вежливой.
— Мы просим извинений, дом еще не готов. Муж работает в одиночку, а дел так много.
— Принеси-ка кофе, Мария, — попросил Хэтчер.
Она ушла, оставив их за столом на террасе. Они не могли оторвать взгляда от полосы невероятно белого песка и ослепительно белой пены, которая сочилась из огромных ползучих растений на самой кромке песка. Птицы заливались, словно в исступлении, обезьяны на деревьях издавали смешные вопли. Все краски казались здесь чище, а само место — необитаемым.
Появилась Мария с кофе в термосе. Хэтчер потрепал ее по плечу и посмотрел с благодарностью.
— Самая чудная из жен, — сказал он.
— А он — прекрасный муж, — сказала Мария. — В Мексике мужчины не любят распространяться о том, что женаты. А Гарри, когда приезжает в Голконду, всем говорит о своей жене.
Пока Хэтчер о чем-то беседовал с молодым доктором, она повернулась к Лилиане и добавила чуть потише:
— Не знаю, за что он меня любит. Я такая приземистая и толстая. Когда-то он был женат на такой, как вы, — высокой, с длинными накрашенными ногтями. Но о ней он никогда не рассказывает. А я работала у него секретаршей. Мы хотим построить здесь красивый дом. Только начали.
У задней стены была устроена спальня. Лилиана представила их вместе. Она была уверена, что Хэтчер спит, положа голову на грудь жены. А жена податлива, пассивна, предана ему до конца.
Лилиане было интересно знать, действительно ли Хэтчер счастлив. Уж больно подчеркивает свое счастье. С виду не скажешь, что он спокойный и склонный к созерцанию. Он перечислял все окрестные красоты, словно призывая их в свидетели. Когда же речь зашла об Америке, на его губах появилась гримаса.
— Нет, не скучаю. Ни по американским женщинам, ни…
Он замолчал, как будто впервые сообразив, что Лилиана была одной из этих женщин. Глаза Хэтчера остановились на ногтях Лилианы.
— Терпеть не могу накрашенные ногти! — сказал он. До сих пор он вел себя вполне дружелюбно. И вдруг тень воспоминания отбросила его на мгновение в город под городом, в подземные пещеры памяти. Потом он снова вернулся в настоящее и принялся описывать те виды работ, которые ему предстоит сделать. — Как видите, работа еще в самом начале.
На террасе бок о бок, как в казарме, стояло несколько походных кроватей, разделенных ширмами.
— Надеюсь, вы не против того, чтобы поспать на открытом воздухе?
Мексиканский доктор собрался уезжать:
— Завтра я еду в Голконду. Мои приятели собираются провести там несколько дней. Если хотите, мы вас захватим.
Лилиана решила пройтись до пляжа. Она оставила чету Хэтчеров за обсуждением меню ужина и спустилась по тропинке с холма. Открывающие ей навстречу свои кроваво-красные бархатные лики цветы выглядели так выразительно, словно собирались заговорить. Песок был похож не на песок, а на затуманенное стекло, отражающее свет. Брызги и пена волн были необыкновенной белизны. Море слоилось вокруг нее, словно жидкий скульптор касалось пальцев ее ног, бедер, груди. Теплые руки моря лепили ее тело.
Она закрыла глаза.
Когда Лилиана вышла на берег и оделась, то почувствовала себя заново родившейся. Она закрыла глаза памяти. Почувствовала себя одним из этих красных цветков, поняла, что может говорить кожей, каждой ее волосинкой, всегда быть открытой и никогда больше не замыкаться.
Она подумала об упрощенной жизни. Готовить на костре, ежедневно плавать, спать на открытом воздухе, без простыней, под шерстяным мексиканским одеялом. Носить сандалии, чувствовать свободу тела в легких одеждах, мыть волосы в море, завивать их воздухом. Не красить ногти.
Когда Лилиана вернулась, Мария уже накрыла на стол. Его освещали висящие на проводе тусклые лампочки. Было слышно, как работает генератор. Деревья были полны светлячков, сверчков, острых запахов.
— Если желаете смыть с себя соль, там внизу, слева, есть ручей и пруд. Возьмите свечу.
— Мне нравится соль на коже.
На столе стояли блюда с черными бобами, рисом и тамале[9]. И опять кофе в высоком термосе.
После ужина Хэтчеру захотелось показать Лилиане весь недостроенный дом. Она осмотрела спальню с побеленными стенами и занавесками в цветочек. За стеной находилась просторная кладовая.
— Он очень гордится своей кладовой, — сказала Мария.
Кладовая была гигантская, такая же большая, как вся передняя часть дома. Огромная, как супермаркет. С полками до потолка. Все четко организовано, расставлено по алфавиту, занесено в каталог.
Каждый вид консервов, каждый вид лекарств, одежда, очки, рабочие перчатки, инструменты, журналы, книги, охотничьи ружья, рыболовные снасти.
— Не желаете ли персиков? А может быть, спаржу? Хинин?
Его так и раздувало от гордости.
— Может, журналы? Газеты?
Лилиана заметила на крючке рядом с полкой пару костылей. Хэтчер поймал ее взгляд и сказал без тени смущения:
— На тот случай, если сломаю ногу.
Лилиана никак не могла понять, почему это место ее раздражает. Она вдруг почувствовала бесконечную усталость. Мария, казалось, была благодарна Лилиане за то, что та оставила ее наконец наедине с мужем. Они удалились в заднюю часть дома, а Лилиана присела на предназначенную ей койку на открытой террасе и разделась за ширмой.
А ведь она считала Хэтчера свободным! Вот что ее так расстроило. В течение нескольких недель она восхищалась этим человеком, отвоевавшим себе независимость, сумевшим жить как абориген, ведущим упрощенное существование с минимальными потребностями. А он не освободился ни от своего прошлого, ни от первой жены. Ведь доброта нынешней жены, ее теплота и услужливость требовались лишь для контраста между ней и той, другой. Лилиана почувствовала, что Хэтчер постоянно сравнивает ее со своей мексиканской женой. И та, другая, постоянно пребывает в памяти. Возможно, именно поэтому он и пригласил ее в самый первый день, когда они ехали вместе в такси.
Она не могла заснуть, думая о неразрывности той пуповины, что связывает Хэтчера с его родиной-защитницей. (Только Америка может прислать костыли, если сломаешь ногу, только Америка вылечит от малярии, Америка-мать, доставленная в сарай для припасов в консервированном и бутилированном виде.) Он не смог бы жить здесь нагим, без имущества и провизии, с матерью-мексиканкой, на одних свежих фруктах и овощах, пусть даже их было бы в изобилии, на козьем молоке и дичи.
