Давались они мне, конечно, тяжело, через боль, усталость и неимоверную сосредоточенность, так как организм мой сопротивлялся до последнего и без должного внимания норовил недотянуть, недожать и оборвать на половине жеста. А «танец» требовал плавности, законченности и фиксирования именно на той позиции, которая требовалась.
А потому, отодвинутую штору в спальне на втором этаже, и силуэт за ней, я заметил похоже не сразу. Но и того времени, сколько я это наблюдал, мне хватило, чтоб начать про себя чертыхаться. Здесь, в доме с родными мне женщинами и детьми, подобные проблемы не нужны были совершенно. Но как быть?
Так и не надумав ничего путного, лишь обозлившись на ситуацию еще больше, я облился водой из бочки и отправился в дом.
— Иди, я вот водички тебе нагрела, — стоило войти в коридор, как из кухни меня окликнула Марфа.
Я поблагодарил ее и прошел к маленькому, висящему над раковиной, зеркальцу. В самой мойке стояла чашка с горячей водой и немного парила. Я принялся намыливать кисть, стараясь успокоится и забыть недавний инцидент, все ж бритье, дело ответственное и нервных рук не любит совершенно.
Снял последнюю пену со скулы и прополоскал лезвие в чашке. А когда задрал голову, стараясь рассмотреть в маленькое зеркало, что там у меня под подбородком, подошла Марфа и отобрала бритву:
— Щас голову свернешь, — буркнула она, — давай помогу. Надо побольше зеркало принести, а то я ж не всегда дома буду… и пойдешь ты, Коля, полосатым у нас в свой отдел — вот чисто кот тогда точно будешь.
— Ну, Марфушь… — попытался я ей хоть что-то ответить, но почувствовал скребущее лезвие и замолчал.
И конечно, именно в этот ответственный момент, Любовь Михайловна решила спуститься. Шагов я ее не слышал, а потому от насмешливого:
— Ты там поаккуратней, Марфа! — дернулся основательно.
— Да сидишь ты, не ёрзай! — это было мне и: — Под руку-то, зачем такое говорить?! — в сторону жилички.
— Ой, ладно, знаю я, рука у тебя крепкая! — с бархатистым смехом раздалось с той стороны, а у меня по спине опять мурашки строем поползать начали.
Но, в этот момент Марфуша как раз закончила и подала полотенце, а стоило утереться, она мне в ладони плеснула и «Шипра». Я похлопал по лицу, растер по шее, отчего свежую ранку защипало и… мозги мои встали на место. Но вот раздражение собственной реакцией на женщину, что так и стояла рядом, насмешливо охаживая меня своим чернющим вернулось, вернулось. Да собственно, и в сторону Любовь Михайловны моя злость была не меньше — та ситуация, которая ее стараниями создавалась в доме, мне казалась отвратительной. А мне хотелось спокойствия, размеренности и мирной семейной обстановки в родном доме. Не придется ли при таком положении дел проситься в барак, в рабочий поселок…
Но сказать я ничего не успел, Марфуша стала раскладывать что-то по тарелкам, при этом сопровождая свои действия болтовней. Видимо тоже почувствовала возникшее напряжение и теперь развеивала его так, как в ее пониманию было лучше:
— Садитесь, садитесь. Каша сегодня вку-усная, на молоке. Щас и Машенька с Мишей спустятся. Мы с Маняшей в госпиталь идем, Алина с вечера передала, что до обеда домой придти точно не сможет. Раненных же вчера привезли, да и в городе вона, что было… — бубнила она, не давая никому вставить слово, — Вот, еще маслица всем положу…
Тут уж я не выдержал и остановил ее руку с ножом, занесенную над моей тарелкой:
— Мне не надо, оставь детям.
Марфуша кивнула и направила ломтик на кончике в кашу жиличке. Та, тоже перехватив руку, тихо сказала:
— И мне не надо, Мишке вон побольше положи, ему в поле идти.
Марфа при этом на нее как-то странно посмотрела, но, ни она сказать ничего не успела, ни я понять, что тут опять происходит, как сверху послышался топот двух пар ног и в кухню вбежали дети. Маша отстала от брата, а потому первым залетел Мишка… и тут же все посторонние мысли вылетели у меня из головы.
Вытянувшийся видно в одночасье, как это и случается в таком возрасте, парень был худ и нескладен, словно вышедший из молочного возраста щенок, а потому щеголял он теперь перед нами во вздернувшихся штанах и рубахе. Но вот на ногах его и вовсе значилось полное безобразие — ботинки с обрубленными носами, в прореху которых, цепляясь за подошву, торчали пальцы.
— Это что такое? — тихо спросил я Марфу, кивая головой на обувь племянника.
Сам тот, в общем-то, не смутился, а махнув рукой, стал усаживаться на табурет:
— Да ладно дядь, малы стали, и чай не один я так хожу! Да я б и босиком побегал, но по жнивью-то голыми пятками так не пройдешь… тёть, мне кашки побо-ольше, — последнее он понятно, сказал уже Марфуше, а стоило той подать ему тарелку, принялся метать из нее в рот ложку за ложкой.
— Да на него никакой обувки не напасешься! — меж тем, стала оправдываться предо мной Марфуша, — Он так растет, что ордеров всей семьи не хватит, чтоб покупать вовремя. А дедово и отцово ему еще сильно велико.
Ясно. Я подхватился и спешно направился к себе в комнату. Там достал из чемодана талон на кожаную обувь, выданный мне еще в военкомате Ниженного, и, понадеявшись, что с такой-то печатью его отоварят и здесь, отправился вниз. Но подумав, вернулся и прихватил еще денег — кто его знает, как у них тут с этим дела обстоят.
— Вот, — подал я Марфе талон и купюры, — купи сегодня же ребенку нормальную обувь.
— Я не ребенок… — вякнул было Мишка, но разглядев мои сдвинутые недовольно брови, замолчал.
— А ты как же? — спросила меня Марфуша, не спеша брать то, что я перед ней положил.
— У меня все есть — выдали вместе с формой в облотделе, когда направляли сюда, да и ношенные имеются. Да я, в конце концов, если что, и дядькины старые поношу!
На том и порешили. Но главное, что, пока мы с Марфой препирались, пока я ходил наверх, жиличка наша успела позавтракать и отбыть из дома. Вот и славно, я теперь мог тоже поесть спокойно.
В отдел я заходил уже минут двадцать спустя. Нога моя сегодня работала исправно, и я даже хотел оставить дома трость, но все ж побоялся, что успех временный, и потому нес ее в руке, старательно ступая на обе ноги равномерно и радуясь, что впервые после ранения чувствую себя вполне нормальным человеком.
Да и выглядел я сегодня, как положено офицеру советской милиции. Не в ношеной солдатской гимнастерке, как вчера, а в белой форменной, с погонами и всеми нашивками — это уж Марфа постаралась для меня.
В самом отделении было еще тихо. В приемной за Лизиным столом сидела Наташа и что-то читала, а Михаил Лукьянович нашелся в кабинете и был занят тем, что что-то перебирал в сейфе.
— О, хорошо, что ты уже пришел! — встретил он меня довольно и протянул ладонь для приветствия, — Пока все подтянуться, сможем поговорить о твоих делах. Что ты намерен делать сегодня?
— Как вчера вы мне и советовали, отправлюсь опрашивать возможных свидетелей повторно.
