Константин удивлённо моргает, улыбается чуть неверяще. И не находит, не может найти слов. Лишь спустя долгую минуту затянувшийся тишины внезапно опустившимся голосом повторяет уже однажды сказанное:
— Жаль, что времени было так мало.
Катасах с улыбкой качает головой:
— Время ещё есть, мой мальчик. Ещё есть.
И тут же будто бы распадается, истончается, плывёт. Не исчезает, но перестаёт быть чётким, словно глаза вновь отказываются воспринимать его. Комната вновь погружается в тишину. Винбарра Константин обычно слышит лишь когда тот сам обращается к нему, так что, должно быть, разговора между ним и Катасахом он не услышит тоже. Оно и к лучшему.
Он откидывается в кресле, раскрывает отложенную книгу, вновь пытаясь вникнуть в смысл.
Становится совсем темно. Отчего-то до странности хочется поджать под себя ноги и задремать прямо в кресле, прямо над книгой. Но Константин разучился спать.
В какой-то момент ему кажется, что он вновь слышит голос Катасаха, но словно приглушённый, словно со дна глубокого колодца. Он не может разобрать слов, а вновь опутавшая его сеть отстранённого равнодушия не позволяет даже повернуть головы. На секунду ему чудится прикосновение к плечу: совсем не такое, как в начале, слабое, еле-еле ощутимое.
— Приходи ещё, — тихо просит он, не отрываясь от книги. — Пожалуйста. Приходи.
«Ты этого не заслуживаешь, — оживает в голове скрипучий голос Винбарра. — Катасах — достойнейший из нас. Он — воплощение сострадания. Но даже при всём этом к тебе он испытывает лишь жалость. Как к хилому и увечному скидышу, брезгливо выброшенному в канаву собственной матерью. Не нужному этому миру. Не нужному никому. Не нужному даже самому себе».
Константин прикрывает глаза и медленно выдыхает. Ему есть что сказать в ответ. Но он не хочет говорить. И уж тем более не хочет слушать. Вывернутые наизнанку жилы и без того саднят до темноты в глазах.
Дни сменяют друг друга. Силы острова стягиваются в руки Константина удручающе медленно. Настолько медленно, что он начинает подозревать, чувствовать всеми мириадами своих новых чувств: хоть он и нарушил привычный острову круг жизни, Тир-Фради не отдаст ему всё, пока природный цикл не совершит полный оборот. Полный год. Константин не может ждать так долго. Он ищет пути, ищет способы поглотить эту силу быстрее. Она нужна ему вся. Он не имеет права вновь ошибиться.
Константин думает об этом, думает постоянно. И никак не может выудить плавающую где-то на задворках сознания мысль: что-то размытое, что-то неясное из того жуткого видения, что затянуло его в чёрный водоворот после поглощения Тысячеликого. Что-то о том, что сделало Тысячеликого сильнее. Что-то о том, что именно позволило ему стать тем, чем он был.
Он найдёт ответ. Обязательно найдёт.
Катасах больше не приходит к нему. Видимо, даже у мертвецов находятся более важные дела. Жаль.
Лето неспешно движется к завершению, когда в порт Новой Серены входит очередной корабль. Один. Это само по себе любопытно: долгий и трудный путь до Тир-Фради корабли навтов обычно проделывают как минимум тройками. Кажется, это фрегат: самый новый и самый быстрый из существующих кораблей навтов. Константин видел похожий лишь однажды, когда в старую Серену прибыл гранд-адмирал для заключения новых договоров о перевозках с Содружеством.
Кажется, кто-то сильно торопился. И наверняка заплатил за это навтам немалую сумму, вряд ли менее чем втрое превосходящую обычную цену за их услуги.
Константин вглядывается внимательнее — вглядывается глазами немногих уцелевших птиц, вслушивается спинами морских камней, гудящих от ударов волн, — и не может удержать удивлённого вздоха: фрегат идёт под флагом Торгового Содружества. А под полотнищем с пятью монетами реет ещё более знакомая эмблема: фамильный герб д’Орсе. Надо же. Неужели отец ещё не оставил мысли прибрать этот остров к рукам?..
Константин наблюдает за кораблём со сдержанным интересом. Он почти не удивлён, когда по едва успевшей опуститься на причал сходне шагает группа солдат, почти сразу же пускаясь маршировать вглубь острова. Константин видит их десятками чужих глаз, чувствует смятыми под сапогами стеблями травы. И отчего-то точно знает, куда они направляются. И даже готов беспрепятственно пропустить их по своим землям, готов выслушать, если они действительно намерены заявиться в Креагвен. В конце концов, это будет хотя бы любопытным развлечением.
О чём Содружество собралось с ним договариваться? Хотя нет, не с ним. На Гакане не могут знать, что это именно он, Константин д’Орсе. Он тщательно следил за этим. Уж что-что, а хранить инкогнито он блестяще научился ещё в юности. Скорее всего, Серена не довольна растущим потоком беженцев и решила разобраться в ситуации лично.
Это обещает быть забавным.
Он смотрит, как солдаты поднимаются в горы, останавливаются на ночлег, вновь продолжают путь утром. Глаза острова дают Константину гораздо больше, чем способен увидеть человек. И в то же время — несравнимо меньше. Он не видит деталей, не различает лиц, не опознаёт знаков отличия. Но он готов подождать. И даже учтиво выбирает местом встречи относительно открытую площадку неподалёку от входа в пещеры и благосклонно дожидается их прихода. Интересно, как они узнали, куда нужно идти? Наверняка кто-то из местных проболтался.
Он не беспокоится, что кто-либо может узнать его: нынешний облик его слишком сильно отличается от того светловолосого юноши, которого знали в Серене. Лишь только кто-то очень близкий и хорошо знакомый мог бы разглядеть в нём прежнего Константина.
Он с любопытством наблюдает, как весь отряд останавливается на плато в полумиле от Креагвена. И только один человек отделяется от группы и продолжает путь. Надо же, какой наивный парламентёр. Константин даже посмеялся бы над его безрассудностью. Только вот какая-то неясная, скребущаяся в рёбра тревога заставляет вглядываться всё внимательнее, всё напряжённее.
Константин смотрит — смотрит уже своими собственными глазами, — как невысокая стройная фигура в простом дорожном камзоле поднимается вверх по тропе. Смотрит, как ветер трогает чуть растрепавшиеся волосы цвета тёмной меди, смотрит на тёмные росчерки от мочки левого уха вдоль контура лица, смотрит и… не смеет поверить глазам. Не может быть… Неужели?.. Неужели это возможно?!
— Анна! — кричит он, не узнавая собственного голоса.
Анна, Анна, его Анна — это и в самом деле она!
Она останавливается у края площадки, смотрит на него, не двигаясь с места. Смотрит долго, смотрит внимательно. Константин знает эту напружиненную позу, знает напряжённо сжатые пальцы. Она… не доверяет ему?.. От этого больно и горько. Так не должно быть!
Но всё же она пришла. Его Анна пришла к нему! И её глаза… Едва Константин видит её глаза, ничто другое его уже не волнует. В её глазах тревога. В её глазах надежда. В её глазах — отражение того же самого перепутанного клубка из счастья и боли, что рвёт сейчас в клочья его собственное сердце.
