Маша вспомнила, что именно он руководил переноской картины вдень странного происшествия. Тогда он вовсе не выглядел добродушным, напротив,он был решительным, собранным и жестким.
— Здравствуй, Дмитрий Алексеевич! — произнесвошедший, остановившись на пороге и широко улыбнувшись.
— Здравствуйте, Евгений Иванович! — Старыгинраспрямился, обернулся к двери и уставился на гостя. — А что это вы безстука входите?
— А что — ты чем-то предосудительнымзанимаешься? — спросил тот с самым невинным видом. — Ах, да! У тебятут гостья! — он хитро усмехнулся:
— Познакомь!
— Это Мария, — неохотно проговорилСтарыгин. — А это — Евгений Иванович Легов, он занимается…
— Не надо, не надо всех этих должностей ититулов! — Легов замахал маленькими ручками. — Просто Евгений…Иванович, этого вполне достаточно! Так чем вы тут, друзья мои, занимаетесь?
— Работаем, — мрачно ответил реставратор.
— Ты-то, допустим, работаешь, — зыркнул на негоЛегов, — а девушка что — для вдохновения?
— Девушка.., обучается, — Дмитрий Алексеевичотвернулся и склонился над картиной, показывая всем своим видом, что он оченьзанят и ему недосуг общаться со всякими чиновниками, пусть даже очень важными.
Маша опустила глаза и сделала несколько незаметных шагов всторону кофеварки. Раз этот тип какое-то начальство, вовсе незачем ему знать,что Дмитрий Алексеевич незаконно держит в мастерской кофеварку. Она незаметновыдернула вилку из сети и прикрыла кофеварку газетой.
— Это хорошо, что обучается, — кивнул Легов. Смена— это дело важное. И актуальное. Передача опыта, так сказать. Я вот толькохотел тебе, Дмитрий Алексеевич, две бумажки показать, может, ты мне поможешь сними разобраться.
— Что за бумажки? — спросил Старыгин, скосив глазана Евгения Ивановича.
— Да вот тут нашли в зале, а разобраться неможем. — Легов полез в карман и вытащил оттуда смятый листок, на которомчто-то было напечатано очень мелким шрифтом.
— Дайте сюда, — Старыгин достал свою любимую лупуи поднес ее к листку. — Черт его знает, какие-то цифры.., ничего непонимаю, зачем вы мне это показываете?
— А вот зачем! — Легов неожиданно ловким движениемвыхватил лупу из руки реставратора. — Это ваше?
— Ну да, — Старыгин пожал плечами с несколькобеспокойным видом. Он пока ничего не понимал, но холодный блеск в глазах Леговавызвал у него в душе смутную тревогу, особенно же насторожило то, что ЕвгенийИванович, до сих пор фамильярно-начальственно тыкавший ему, неожиданно перешелна «вы», как будто их уже разгородил широкий стол следователя.
— Ну да, — "повторил Дмитрий Алексеевич, этомоя лупа, все знают…
— Да-да, все знают… — дурашливо передразнил егоЛегов. — А вот это тоже ваше?
Жестом провинциального фокусника он выхватил из карманакакой-то небольшой темный предмет. Маша, которая зачарованно следила запроисходящим, разглядела в руках начальника службы безопасности небольшойстаринный футляр из тисненой кожи, на котором еще виднелась полустертая позолота.
Маша тут же подумала, что зря она беспокоилась о кофеварке,дело тут гораздо серьезнее.
Старыгину грозит нечто гораздо больше, чем служебноевзыскание.
Легов ловким жестом вложил лупу в кожаный футляр и изобразилна своем круглом лице искреннее удивление.
— Смотри-ка ты, входит!
«Входит и выходит, замечательно выходит!»
— мысленно произнесла Маша слова ослика Иа-Иа. Впрочем,ей, как и остальным участникам сцены явно было не до смеха.
— Разумеется, входит, — сквозь зубы процедилСтарыгин. — Что за цирк вы здесь устраиваете? Это мой футляр, я егопотерял несколько дней назад…
— А где потеряли, случайно не помните? спросил Легов,не сводя с реставратора холодного, настороженного взгляда.
— Понятия не имею, — Дмитрий Алексеевич сновавыразительно пожал плечами. — Что вы со мной в кошки-мышки играете?Говорите прямо, что вам нужно?
— Подойдем, мы к этому непременно подойдем! —Легов снова фальшиво заулыбался, действительно сделавшись похожим на хитроготолстого кота, играющего с измученной полуживой мышью. —Хотите, ДмитрийАлексеевич, я подскажу, где вы потеряли этот футлярчик?
По дружбе, так сказать?
— Ну и где же?
— В Рыцарском зале, за лошадью! — выпалил Легов,пристально наблюдая за реакцией Старыгина на эти слова.
Маша невольно вздрогнула: она почему-то вспомнила рассказСтарыгина о том, как тот в детстве прятался от ночных сторожей за этой самойлошадью. У нее мелькнула дикая мысль, что именно тогда он и потерял там футляр…
— Не понимаю, как он туда попал! — равнодушноответил Старыгин. — И уж совсем не понимаю вашего оживления по этомуповоду!
— А вот я догадываюсь, когда вы потеряли там этотфутлярчик, — вкрадчивым елейным голосом проговорил ЕвгенийИванович. — Когда вы там прятались в ночь ограбления!
— Что за чушь вы несете! — в голосе Старыгинапрозвучало нескрываемое раздражение. В какую ночь? Какого ограбления?
— В ту ночь, когда вы похитили Мадонну Литта! —произнес Легов неожиданно звучным, торжественным голосом.
— Вы бредите, Евгений Иванович! — Старыгинскривился, как будто в рот ему попало что-то горькое. — Извинитесь за этобредовое обвинение! Я — украл Мадонну?
— Верните картину, Старыгин! — строго проговорилЛегов. — Только это сможет облегчить ваше положение! Я по старой дружбепопытаюсь воздействовать на руководство… Мы учтем ваши многочисленные заслуги…В противном случае — пеняйте на себя!
— Да вы только послушайте, что он говорит! Старыгинповернулся к Маше, как бы призывая ее в свидетели. — Я — украл МадоннуЛитта! Да с какой стати? Уж я-то лучше кого-нибудь другого знаю, что продать ееневозможно!
— Вы девушку-то в свои дела не впутывайте! прогремелЛегов. — Или уже впутали? Она — ваша соучастница? — он мимоходомскользнул взглядом по Машиному лицу. — С этим мы разберемся… А насчеттого, зачем вам понадобилось красть картину, я очень даже догадываюсь! Знаю явашего брата, интеллигента! Вам ведь что важнее всего? Самомнение своепотешить! Мол, я могу картину намалевать не хуже всякого да Винчи! Нарисую, ивы все в восхищение придете! И разговоров, разговоров-то вокруг сколько будет!Какая реклама, или, как сейчас говорят, — какой пиар! А то, что про моеучастие никто не будет знать — так это не важно, главное, что сам будешь отгордости лопаться!
— И слушать не хочу весь этот бред! — Старыгинотвернулся и снова склонился над картиной. — Приходите снова, еслипридумаете что-нибудь поумнее!
