Несравненная лирическая эпопея, насыщенная многоголосыми звуками, неукротимыми страстями и поэзией, она обращается непосредственно к сердцу, в ней звучит искренний и взволнованный голос автора, вложившего в неё всю душу.
Духовные искания Мориса Магра стоят в одном ряду с исканиями Рене Генона, Ланца дель Васто, Жака Маритэна, Германа Гессе, все вместе они идут сквозь сумрак своего времени, открывая удивительный путь от Запада к Востоку. XX век был веком начинаний и испытаний, и жизнь Магра, как и его книги, «похожа на лабораторию исследователя и испытательный полигон». Тулузский трубадур встретит на своём пути искушения и разочарования, столкнётся с чудовищными деяниями нового века. Но он встретит их с открытым забралом и гордо заплатит цену, которую от него потребуют. Волею Провидения жизнь и творчество Мориса Магра являются своеобразной иллюстрацией к простой и вместе с тем глубокой истине: поэзия и мудрость — две составляющих одной и той же таинственной энергии, два инструмента для получения одного и того же знания.
КРОВЬ ТУЛУЗЫСлава залитой солнцем земле, раскинувшейся от берега моря, где качаются на волнах мавританские галеры, до горных сосновых лесов, до берега безбрежного океана! Слава Тулузе, городу двадцати девяти ворот, основанному Толусом, внуком Иафета, городу из розового камня, твёрдого, словно вера еретиков!
Слава Гаронне, берущей начало в сокрытой в Пиренеях долине Арана, реке, чьи зачарованные воды позволяют узреть в виноградной лозе опьяневшего гнома, а в тополе задумчивого чародея!
Слава людям Окситании, кто в ранние годы[1] столетия тринадцатого от Рождества Христова постиг истину о трёх ликах Господа, о душах, через перевоплощения поднявшихся к истине духа, кто принял эту истину и заплатил за неё своей жизнью.
Мне довелось стать свидетелем множества беспримерных деяний, но я расскажу вам не только о них, но и о своих собственных поступках, как светлых, так и злодейских, о славных делах, которые довелось мне совершить, расскажу об отчаянии и красоте, которыми щедро делилась со мной жизнь.
В моё время женщины были прекрасней, чем сегодня, а радостное ощущение свободы делало их походку лёгкой и уверенной. Выстланное песком и розовой галькой ложе Гаронны было не в пример шире, а солнце высвечивало поразительно чёткие контуры высившихся на холмах охряных Сарацинских башен. В Тулузе несть числа поэтам и грамотеям. Была медицинская школа, где искусству исцелять учили евреи, был коллеж, где обучали арабской философии. Большой южный торговый путь, пролегавший через Сен-Жиль и Фрежюс, откуда отплывали легкокрылые галеры, соединял Тулузу с многоликим Востоком. Караваны и суда везли из Дамаска духи и пряности, из Самарканда ковры, а из таинственного Китая музыкальные инструменты, на которых здесь никто не умел играть.
Нет больше чудесных шелков, нет окситанских певцов, нет арабских философов! И, во исполнение закона равновесия, чем хуже становятся люди, тем больше чахнет деревьев, тусклее светит солнце, и природа медленно утрачивает своё великолепие.
События, о которых я хочу вам рассказать, вызовут у вас слёзы, ибо ничто так не заставляет плакать, как обречённая на гибель красота, как угасание разума. Но люди больше нуждаются в слезах, нежели в радости, ибо соль, содержащаяся в слезах, питает мужскую силу.
Если вас удивляет, каким образом я сумел пережить великие бедствия и выжить, знайте, я был избран, чтобы рассказать эту историю. Завидев восхищенный взор, я призван распознать в его владельце того, кто станет слушать меня, сохранит воспоминание и в урочный час передаст его дальше. Те, кто хотят держать людей в неведении, уничтожили рассказы, записанные на пергаменте. Слова же западают в душу, они словно птицы: прилетают издалека, садятся на ветку, а потом летят дальше. И это одно из проявлений справедливости. Зло и ненависть не могут смотреть в лицо друг другу, и слово светом своим истребляет их подобно тому, как острый клинок в руке некроманта рассеивает тучу, вызванную духами зла.
А ещё я стану вызывать мёртвых. Они не покоятся с миром, как о том молятся в церкви. Нет таких псалмов, таких обрядов, способных воспрепятствовать умершим вернуться туда, где они сотворили зло.
Поэтому здесь Монфор, злодей, закованный в броню ненависти, более прочную, чем стальной доспех. Здесь Фолькет, лицемер, обречённый вечно подносить к глазам ладони, натёртые перцем, чтобы плакать фальшивыми слезами. Здесь Раймон, и он по-прежнему подбрасывает монету, чтобы принять решение в зависимости от того, выпадет орёл или решка. Вот омерзительный Танкред с ушами, как у осла, и глазами, как у совы, палач, любивший причинять страдания и гордившийся своим изобретением: небывалым прежде орудием пытки. Вот лысый Доминик и Иннокентий с венцом из павлиньих перьев. Я показываю лица, скрытые под капюшонами, и язвы, зияющие под бархатными колетами. Многие из принадлежавших к сильным мира сего превратились в дрожащие от страха тени, которые стоит только поманить, как они покорно бегут к тебе. А вот и бесчисленные жертвы, те, кто терпеливо страдали, кто пожелтели от отчаяния, кто сражались за свои права. Желание узреть наказание связывает их между собой так же сильно, как и вина. Моя память зовёт их всех, с их боевыми секирами, с их вожделениями, с их книгами и учением о смерти. И если есть среди них совершенные, получившие прощение и освободившиеся, вырвавшиеся из круга земных перевоплощений, пусть они сделают мой замысел соразмерным, голос мой твёрдым, а дыхание лёгким, дабы в магическую матрицу слогов лилось бы только золото истины.
Часть IIПервое моё воспоминание — это звон колокола. Как-то ночью я проснулся от настойчивого желания услышать его бронзовый голос. В те времена кровь моя с такой быстротой струилась по жилам моей телесной оболочки, что я не мог сдержать свой порыв и повиновался охватившему меня стремлению. Я высунулся в крестообразный проём, служивший окном моей кельи. Снаружи царила тьма. Я с трудом различил силуэт горы Сидур. Волны Арьежа лениво плескались у подножия монастырской стены. Я приоткрыл дверь, ведущую во внутренний дворик, и прислушался. В монастыре царила тишина. Передо мной, на равном расстоянии друг от друга, словно ночное наваждение, тянулась вереница колонн. Сделав несколько шагов, я неожиданно громко расхохотался, ибо душу мою переполняло беспричинное веселье.
В голове не было никакого плана. Если бы я мог предугадать, что меня ожидает, мне бы не составило труда раздобыть мирское платье и котомку с какой-нибудь едой. Я всегда считал, что во время сна душа размышляет и принимает окончательные решения, которые, проснувшись, ты обязан исполнить. Я ощутил себя невесомым и пустился бегом.
