Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
– И полководцам! – добавил Публий. – Ведь в военном деле нет мелочей. Но скажи, вызывая тебя, не нарушил ли я твоих собственных планов? Не оторвал ли от дел?
– Моих дел? – с грустью повторил Полибий. – На своей родине я был не у дел. У кормила власти оказалась озлобленная молодежь. Мне буквально пришлось бежать из Ахайи. Твой вызов догнал меня в Александрии. На пути из Александрии в Рим я узнал, что в Коринфе римских послов оскорбили действием.
– Да! Если тебя заинтересует деталь не для истории, вот она: во время отчета посол Муммий вытащил тогу, покрытую пятнами от тухлых яиц, которыми его забросали коринфяне. Потрясая ею, он вопил, что в его лице оскорблен сенат и римский народ и единственный выход – послать в Ахайю легионы. Когда дошло дело до обсуждения, Сульпиций Гал потребовал тогу. Разглядывая ее, он сказал: «Кровь оставляет более едкие пятна. Тогу моего коллеги, посла Гнея Октавия, отмыть оказалось невозможно». И, представь себе, после этого сенат посоветовал идти на уступки ахейцам, чтобы избежать войны.
– Сульпиций Гал – мудрый человек, – проговорил Полибий. – Вот кому бы я, на месте сенаторов, поставил памятник в курии.
– И еще одна новость, – сказал Публий. – Я думаю, что она тебя заинтересует. Обнародована книга Катона, которую он назвал «Начала». И это вызвало такое смятение умов, словно, отпущенный из Аида, он произнес очередную речь.
– Что же такое он написал? – заинтересовался Полибий.
– Спроси лучше, что упустил. В книге, посвященной Ганнибаловой войне, он обошелся без имен полководцев, не назвав даже Сципиона. Зато им упомянут по имени карфагенский слон.
– Ну и чудак! – расхохотался Полибий. – Какая же это история, без имен?
– Поэтому он не назвал ее историей. К тому же название «Начала» имеет двоякий смысл: начало Римской Республики, римского могущества и начало римской историографии. Что касается чудачества с именами, то оно не так безобидно. Он остался верен своей ненависти к Сципиону Африканскому и ко всем мужам нашей партии.
– Но это не помешало ему незадолго до кончины похвалить тебя, – вставил Тиберий.
– Мне это передавали, – продолжал Публий. – При этом он не назвал имени моего приемного отца: «Сын моего покойного друга Эмилия Павла – молодец». К этому он добавил стих Гомера: «Он один с головой, другие безумными тенями бродят».
– Поздравляю! – воскликнул Полибий. – Первое использование Катоном мудрости Гомера связано с тобой!
– Второе! – проговорил Публий после долгой паузы. – Первое касается тебя.
– Меня? – воскликнул Полибий. – Вот чего я не ожидал.
– Этого никто не ожидал. Было это в тот день, когда Сульпиций Гал предложил вернуть вам, ахейцам, все права, какими вы обладали до изгнания. Катон, выступая в прениях, сказал, что Полибию не следует забывать о мудрости Одиссея, который, выбравшись из пещеры циклопа, не вспоминал об оставленном там впопыхах поясе.
– Откуда это недоброжелательство! – протянул Полибий. – Ведь я его ничем не задел…
– Не задел! – воскликнул Публий. – Поразил в самое сердце. Катону, как об этом свидетельствует название его труда, было мало шумной славы оратора и репутации образцового хозяина. На заседании сената он обрушился на одного из наших летописцев и услышал от него и от других: «Напиши сам!» Очевидно, он сразу взялся за труд, но не успел его закончить до обнародования твоей истории. Отсюда его ненависть к тебе, которую он не скрывал.
– Но почему тогда он оказался сторонником нашего возвращения в Ахайю? – заинтересовался Полибий.
– О, Катон был не прост! – проговорил Сципион. – Зная, что делается в Ахайе, он будто бы выступал за справедливость, на самом деле хотел тебя сломить. Разгадав его замысел, я послал тебе вызов через консула Манилия. Как твой друг, я понимал, что тебе лучше быть со мной.
Чистая вода
Путь из Македонии к Истму лежал через Фермопилы. После победы над Критолаем перевал был открыт, и сопротивления можно было ожидать только близ Коринфа. Это понимал Цецилий Метелл, рассчитывавший добраться до Истма за три дня.
Вызвав центурионов, он распорядился:
– Смотрите, чтобы мечи воинов оставались в ножнах. Пусть не будет убит ни один грек.
«В Риме забыли о победах моего отца над Ганнибалом, – думал Метелл. – И виной этому злобная песенка Гнея Невия, наложившая клеймо и на меня: “Несчастный жребий Риму дал Метеллов в консулы”. Поэтому народ избрал меня только претором! Но пусть хотя бы у грекулов о Метеллах останется добрая память!»
Рок в союзе с поэзией оказался сильнее этого благого пожелания. В многовековой истории Эллады ни один из вражеских походов не принес столько бед, сколько мирное продвижение человеколюбивого Метелла. Эллины, разумеется, не знали о приказе Метелла. Но, даже объяви он его во всеуслышание, ему бы не поверили. Им были уже известны коварство ромеев, их бесчеловечность. Сколько бы ни убеждал Полибий в своем труде, что ромеи такие же люди, эллины верили фактам, а не их истолкованию.
Римское войско шло бодрым шагом. Легионеры, подчиняясь приказу, не обнажали мечей. И хотя им никто не приказывал обходить колодцы, они делали и это. От колодцев исходило зловоние: узнав о приближении войска, женщины с детьми бросались в воду. Жажда мучила невыносимо. В поисках воды воины сходили с дороги. Но берега ручьев сплошь были покрыты трупами. Мужи расставались с жизнью иначе, чем жены: они перерезали жилы, пронзали друг друга мечами, вешались на деревьях.
Подлинный ужас объял Метелла в Фивах, первом крупном городе на пути войска к Коринфу. «Семивратные Фивы», прославленные еще Гомером! Древний город, основанный Кадмом, братом Европы! Фивы, осаждавшиеся семью героями и через тысячу лет после этого взятые и опустошенные Александром, сыном Филиппа! Римляне вошли в безлюдный город. Ни крика петуха, ни собачьего лая. Но вода в колодцах осталась свежей. Воины бросились к ним, отталкивая друг друга. Много лет спустя ветераны Метелла, рассказывая детям и внукам об увиденном и пережитом, ставили Фивы выше всех прочих городов: «Какая же там чистая вода!»
«Страх и подлость – брат с сестрою», – гласила поговорка. В эти дни справедливость ее обнаружилась с наибольшей очевидностью. Не все грекулы убивали себя или бежали от римлян. Немало бежало и к ним. Протягивая молитвенные ветви претору, легатам и цетурионам, греки припадали к их коленям. Они сознавались в дурных намерениях, клянчили письменные подтверждения тому, что явились с повинной добровольно. Они тащили легионеров за собой, чтобы показать им, где скрываются соседи и родственники.
Метелл с ужасом вглядывался в этих двуногих, потерявших человеческий облик. «Да греки ли это? – думал он, вспоминая Марафон и Фермопилы – места хрестоматийной греческой доблести. – Или, может быть, история – это болтовня и враки продажных писак?» Он отталкивал просителей, крича им: «Идите прочь! Я не хочу вас видеть!» Но они продолжали липнуть, выкрикивая чьи-то имена.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
